Тузы за границей - Мелинда М. Снодграсс

Подперев подбородок кулаком, Хартманн смотрел мимо своего младшего помощника в запотевшее окно. Жилые кварталы проносились мимо, бурые и безликие. Казалось, здесь, в такой близости от Стены, Берлин затаил дыхание.

– «Aide et Amitie»[85]во всем мире известны своей работой по распространению идей терпимости, – продолжал Ронни. – Глава берлинского отделения, герр Пралер, недавно добился признания за свои усилия по улучшению общественного отношения к гастарбайтерам из Турции, хотя он, насколько я понимаю, э э, довольно противоречивая личность…

– Чертов коммунист, – проворчал с переднего сиденья Мёллер. Это был дюжий светловолосый младший агент в штатском, большерукий и лопоухий, что придавало ему сходство с охотничьим щенком. Из уважения к американскому сенатору он говорил по-английски, хотя благодаря бабушке-немке и курсу немецкого в университете Хартманн знал немецкий вполне сносно.

– Герр Пралер – активист «Rote Hilfe» – «Красной помощи», – пояснил с заднего сиденья оппонент Мёллера, Блюм. Он сидел сбоку от Гарлемского Молота, который с головой ушел в разгадывание кроссворда в «Нью-Йорк таймс» и вел себя так, как будто находился в машине совершенно один. – Понимаете, он адвокат. Защищает радикалов еще с тех времен, когда Андреас Баадер[86]был мальчишкой.

– Помогает проклятым террористам отделаться легким испугом, вы хотите сказать.

Блюм рассмеялся и пожал плечами. Он был более худощавым и смуглым, чем Мёллер, а его кудрявые черные волосы разрослись так буйно, что не вполне вписывались даже в широко известные своим либерализмом стандарты берлинской Schutzpolizei[87]. Но взгляд его одухотворенных карих глаз был цепким, и, судя по его манере держаться, этот человек умел пользоваться пистолетом в подмышечной кобуре, которая так оттопыривала его серый пиджак, что даже тщательный немецкий крой не мог до конца этого скрыть.

– Даже радикалы имеют право на защиту в суде. Это Берлин, Mensch[88]. Мы здесь относимся к свободе очень серьезно – хотя бы только ради того, чтобы показать пример нашим соседям, ja?

Мёллер скептически хмыкнул.

Ронни заерзал на сиденье, взглянул на часы.

– Нельзя ли ехать чуть побыстрее? Не хотелось бы опоздать.

Шофер ухмыльнулся через плечо. Он напоминал уменьшенную копию Тома Круза, разве что чуть больше смахивал на хорька.

– Здесь очень узкие улицы. Не хотелось бы попасть в аварию. Тогда мы опоздаем еще больше.

Помощник сенатора поджал губы и принялся рыться в бумагах в открытом портфеле, который лежал у него на коленях. Хартманн бросил еще один взгляд на мощную фигуру Молота, который все так же бесстрастно не замечал никого из присутствующих. Кукольник вел себя на удивление спокойно, учитывая тот утробный страх, который он испытывал перед тузами. Пожалуй, от близости Джонса у него даже захватывало дух.

Впрочем, ничто в облике Гарлемского Молота не выдавало в нем туза. Обычный чернокожий мужчина лет сорока – бородатый, лысеющий, крепкого сложения, чувствующий себя явно не в своей тарелке в тесном пиджаке и галстуке.

Но на самом деле он весил четыреста семьдесят фунтов и был вынужден сидеть в центре «Мерседеса», чтобы не создавать крена. Возможно, Джонс был самым сильным человеком в мире, не исключено, что сильнее даже Золотого Мальчика, но он отказывался устроить состязание, чтобы разрешить этот вопрос. Ему не нравилось быть тузом, также не нравилось быть знаменитостью, он терпеть не мог политиков и вообще считал предпринятое путешествие сплошной тратой времени. У Хартманна сложилось впечатление, что Молот согласился участвовать в этой затее исключительно из-за своих соседей в Гарлеме, которые млели от его известности, а ему не хотелось их огорчать.

Джонс был символом. Он знал это. И негодовал. Вот почему Хартманн уговорил его участвовать в обеде «Aide et Amitie»; кстати, несмотря на всю высокоморальную болтовню о братстве, большинство немцев не любили черных и в их обществе чувствовали себя неуютно. От Кукольника подобные вещи сложно было утаить, он находил уязвленную гордость Молота и неловкость их хозяев забавными; ради этого почти стоило сделать из Джонса еще одну марионетку. Хотя… Гарлемский Молот был главным образом известен как туз-силач, но истинные пределы его способностей оставались загадкой. Даже самая крошечная вероятность разоблачения Кукольником просто не рассматривалась.

Кроме приятного возбуждения, которое он испытывал оттого, что все были выбиты из равновесия, Хартманну уже начинал надоедать Билли Рэй. Карнифекс рвал и метал, когда сенатор бросил его вместе с остальной группой у Стены, наказав ему сопровождать миссис Хартманн и двух старших помощников обратно в гостиницу, – но он не мог ничего сказать, чтобы не обидеть их хозяев, чья служба безопасности тоже не дремала. И потом, что может случиться, если с ним рядом Молот?

– Scheisse[89], – выругался шофер. Он завернул за угол и обнаружил, что на проезжей части открыт люк, а улицу за ним перегораживает серо-белый фургон. Взвизгнули тормоза.

– Идиоты, – буркнул Мёллер. – Их не должно здесь быть.

Он открыл пассажирскую дверцу.

Блюм со своего места рядом с Хартманном бросил взгляд в зеркало заднего вида.

– О хо-хо, – проговорил он негромко. Его правая рука нырнула за пазуху.

Хартманн вытянул шею. Еще один фургон встал поперек улицы едва ли в тридцати футах от них. Его дверцы открылись, из них на влажную от дождя мостовую высыпали люди. Они были вооружены. Блюм предостерегающе крикнул что-то своему напарнику.

У самой машины выросла фигура. Лимузин наполнил жуткий металлический скрежет. У Грега перехватило дыхание при виде того, как человеческая рука, рассыпая снопы искр, разрезала крышу машины.

Мёллер шарахнулся в сторону. Потом выхватил из кобуры свой МР5 К, приставил его к стеклу и дал очередь. Брызнуло стекло.

Рука отдернулась.

– Боже правый! – крикнул Мёллер. – Пули прошли прямо сквозь него!

Он распахнул дверцу и выскочил наружу. Между тем по лобовому стеклу разбежалась тонкая паутинка. Человек, который разрезал крышу машины, вскрикнул и свалился. Мёллера отбросило на крыло машины, он рухнул на мостовую, корчась и исходя криком. Пиджак на нем распахнулся, и было видно, как к его груди прилипли алые паучки.

Выстрелы прекратились. Внезапная тишина показалась оглушительной. Пальцы Кукольника намертво вцепились в обитый подлокотник дверцы; мысленный крик Мёллера ворвался в него, словно наркотик в вену. Он ахнул – от обжигающего шального удовольствия и от леденящей волны своего собственного страха.