Право на одиночество - Анна Шнайдер

– Он самовоспламенится? – я улыбнулась.

– Нет, просто потеряет ценность. Если поймёшь, что поступила правильно, можешь сжечь его.

И Мир, вздохнув, крепко меня обнял.

– До свидания, девочка моя. Будь счастлива.

– Ты тоже, Мир. Спасибо тебе за всё.

В последний раз я посмотрела в его тёплые глаза, а потом, развернувшись, поспешила к Антону. Когда через пару минут я обернулась, Мир уже ушёл.

Слушая шум двигателя во время взлёта, я вдруг осознала, что сегодня переступила через какую-то черту, и теперь мне нет возврата.

Почему-то стало очень грустно. Так грустно, будто позади я оставила что-то очень важное. Хотя на самом деле там не было ничего, кроме двух замечательных девочек и кошки. Но у них всё будет хорошо. Я уверена.

– О чём думаешь? – спросил меня Антон с улыбкой, как только самолёт перестало трясти. Под нами и над нами проплывало спокойное и безмятежное небо.

– Ни о чём особенном. Что мы будем делать в Венеции?

Антон приобнял меня за плечи и ответил:

– Мне придётся немного поработать, ну а ты уж точно должна только отдыхать. Ты, пчёлка, слишком много трудилась в последние годы. Совсем не расслаблялась!

Я прижалась щекой к плечу Антона и вздохнула.

– Я так рада, что ты приехал. Ты меня спас от самой себя, как в прошлый раз, когда умерли родители.

– А что увёз тебя – рада?

Где-то в глубине души что-то жалобно заныло, но я быстро отогнала прочь это ощущение. И просто кивнула.

Примерно через четыре часа мы были в Венеции. Завезли свои вещи в отель и отправились обедать. Антон предложил небольшой ресторан на берегу Гранд-канала.

Город был подернут туманной дымкой, ветер, холодный и солёный, трепал мои волосы. Больше всего меня поразила вода – она была бирюзовой. Я никогда не видела такого странного оттенка. А потом вспомнила, что она и должна быть такой, ведь это не река, а море.

– Красиво, – сказала я, устраиваясь у окошка. Антон ухмыльнулся.

– Я знал, что тебе понравится. Это твой город.

– Почему ты так думаешь?

– Ну, – он вздохнул, – это трудно объяснить. Когда я впервые побывал в Венеции, то сразу заметил необычайную обречённость этого города. Она здесь в каждом здании, даже в воде. Словно всё вокруг знает, что когда-нибудь исчезнет. В тебе есть эта обречённость. А ещё – сочетание тепла и холода. С одной стороны – тёплые цвета, особенно летом, яркое солнышко, а с другой – холодный ветер, туман, безрадостные дожди, обшарпанные здания. В тебе тоже сочетаются тепло и холод.

Я улыбнулась, задумчиво рассматривая вид из окна. Возможно, Антон прав. Значит, стоит познакомиться с городом поближе.

– Ты не обиделась, пчёлка?

– На что? Ты всё правильно сказал.

– Хорошо… А когда ты была в Болонье в марте, ведь никуда так больше и не вырвалась?

– Нет. Выставка отняла очень много сил, да и времени у нас с Максимом не…

Я запнулась на этом имени. По коже побежали мурашки, а где-то внутри меня словно открылась кровоточащая рана. Я зябко повела плечами. Антон это заметил.

– Не думай о нём, Наташ, – сказал он очень серьёзно. – Этот человек остался там, в другом городе и другой стране. И в прошлой жизни.

Я кивнула и углубилась в меню.

Что такое время и расстояние для мыслей и воспоминаний? Ничто, пыль под ногами. Мои родители так далеко, что никаким самолётом не долететь. Но они в моих мыслях, чувствах, ощущениях и мечтах – навсегда.

Целый день мы бродили по городу. К вечеру ноги у меня уже выли. Антон старался показать мне как можно больше. Он очень интересно рассказывал об истории города, я даже пошутила, что он мог бы стать экскурсоводом.

В отель я не просилась. И не потому, что не хотела. Я просто отчаянно боялась надвигающейся ночи… боялась, что, когда Антон останется со мной на одной кровати, друг не выдержит. И самое главное – я осознавала, что теперь уже не имею права его оттолкнуть. Хотя, нет, имею, но не осмелюсь так обидеть того, кто меня по-настоящему любит.

Я долго стояла под душем, обхватив себя руками, греясь в горячей воде после зябкого венецианского вечера, и думала.

Как же я запутала свою жизнь. Если бы я тогда не пошла с Максимом после корпоративной вечеринки… Если бы дождалась приезда Антона, всё было бы намного проще. И у меня не ныло бы сердце от осознания того, что я не сдержала ни одного из своих слов. Обещала не обманывать – обманула. Обещала не причинять боли – причинила. И уехала, даже не простившись.

Золотая птичка на моей шее была немым укором. Снять её я так и не решилась.

Когда я, накинув халат на голое тело, вышла из душа, Антон сидел на расстеленной кровати в одних трусах. Я застыла в дверях, а он, встав, скользнул мне навстречу. Развязал пояс халата и снял его, а потом подхватил меня на руки и отнёс в постель.

Укрыв меня тёплым одеялом и пледом, Антон выключил свет, лёг рядом, осторожно обнял и, чмокнув в щёку, прошептал:

– Спи, пчёлка.

Услышав мой облегчённый вздох, друг рассмеялся.

– Я ждал очень долго, Наташ. И буду ждать ещё, столько, сколько потребуется.

– Спасибо, – только смогла прошептать я.

На следующий день Антон был вынужден уйти на работу. Я, предоставленная самой себе, бродила по городу, каталась на речном трамвае, заходила в магазины и музеи, кормила голубей и здоровенных толстых чаек (если это, конечно, вообще чайки, а не какие-нибудь другие птицы) на площади Сан-Марко.

Без Антона было скучно. В его присутствии меня почти не посещали мрачные мысли, но стоило другу покинуть меня надолго, как я начинала хандрить. Нет, я старалась не думать о Громове и его дочерях, гнала от себя все мысли о них, но тоска посещала меня независимо от того, думала я о них или нет. Она просто приходила, как приходило ко мне одиночество после смерти родителей, не спрашивая разрешения.

И поэтому, когда Антон возвращался с работы, я искренне вешалась ему на шею и радостно дрыгала ногами. А он смеялся и целовал меня, и его губы пахли морем и фисташками.

В кровати мы по-прежнему просто спали. Хотя несколько раз Антон позволял себе немного больше простых поцелуев, но в нужный момент всё равно останавливался и желал мне спокойной ночи. Я знала, чего он ждёт, но пока не могла осуществить его мечту.

Так прошло четыре дня. Во вторник Антон обещал вернуться сразу после обеда. Для съемок ему оставался ещё один день, а потом мы сможем наконец побыть вдвоём и несколько недель просто путешествовать по Европе. Визит в Рим я уже предвкушала.

Теперь каждое утро, вместо того, чтобы фотографировать рассвет, я запускала руку в мамину шкатулку, которую взяла с собой в Венецию, и доставала одну из записочек. Они все были похожими друг на друга – ласковые слова и признания в любви необыкновенно повышали моё настроение. Словно мама на один краткий миг возвращалась к жизни и обнимала меня за плечи.