Еврейская сага. Книга 3. Крушение надежд - Владимир Голяховский

Почти все врачи были новоселами, многие евреи. Августа видела, что они достаточно опытны, и то, что они делают, делается решительно и быстро. Она слегка успокоилась. Ей поставили рядом с кроватью раскладушку, а кроме того, возле Семена постоянно дежурил один из докторов.

Августа решила позвонить Павлу, просила его приехать, прямо сказала:

— Павлик, может, вы увидитесь в последний раз. И мне ты нужен, для поддержки.

Павел срочно приехал, слабый Семен сумел лишь улыбнуться ему:

— Павлик, как я рад тебе. Ты Авочке помогай, она устает… — И больше не сказал ничего.

Павел проводил в больнице дни, но занимал слишком много места в маленькой палате с кроватью и раскладушкой, ему поставили стул в коридоре у входа. На ночь он уезжал на квартиру. Семен неподвижно лежал месяц, никто не знал, как будет развиваться ситуация. Но он чувствовал себя лучше, даже шутил:

— Ну что, напугал я вас? Вот именно.

Новая кардиограмма показала улучшение, и Августа решительно сказала:

— Мы уезжаем в Москву, и там сразу ты покажешься профессорам.

За Семеном прислали двухмоторный самолет, они долетели до Челябинска, там пересели на обычный «Ту-104» и в тот же день были в Москве. Перелет утомил Семена, он часто принимал нитроглицерин. В аэропорт за ним прислали медицинскую машину и повезли в Кремлевку на улице Грановского. Там их уже ждали Мария и Алеша.

Кремлевская больница была больше похожа на дорогой отель — широкие коридоры с красивыми ковровыми дорожками, натертые паркетные полы, картины на стенах, шелковые занавеси на окнах. Палата Семена была просторной, красивой, кровать широкой, с механическим устройством для подъема. У кровати стоял кислородный баллон и рядом располагался электрокардиограф нового типа, запись делалась быстрей. Профессор Борис Вотчал осмотрел Семена, назначил сосудорасширяющий строфантин, импортное средство, которого не было в кокчетавской больнице, пиявки на область сердца, дышать 40-процентным кислородом, 4–6 литров в минуту, уколы морфия при болях, и самое главное, не поворачиваясь, лежать на спине.

Но Августа сразу заметила, как нерешительно действуют и какими напуганными выглядят врачи и сестры, главным чувством всего персонала был страх перед ответственностью за высокопоставленных больных. Их подбирали по партийным и национальным данным, евреев среди них не было. Она думала: «Разве так надо лечить?» И вспомнила поговорку про Кремлевку: полы паркетные, а врачи анкетные. Но Семену этого не говорила.

А он, когда просыпался, заявлял своим:

— Ну вот, теперь-то в таких шикарных условиях я наверняка поправлюсь. Вот именно.

Алеша испуганно смотрел на отца, он никогда не видел его таким похудевшим и слабым. Прошло несколько напряженных дней, боли в сердце стали опять усиливаться, Семен стонал. Снова вызвали профессора Вотчала, он сделал новые назначения. Казалось, что Семен уснул, но среди ночи опять застонал. Августа склонялась над ним, Павел грустно сидел в кресле в углу. Прибежали врачи и сестры, растерялись, стали звонить консультанту, опять действовали нерешительно. Семен тяжело дышал:

— Авочка, я умираю.

— Что ты, Сеня! Как же я буду без тебя?

Он посмотрел неясным взглядом, прошептал:

— Как все.

Говорят он тихо, через боль, набирал воздух и с хрипом шептал, часто замолкая:

— Мало осталось… времени… может, еще успею сказать самое главное… Мне не о чем жалеть… Авочка, прощай, моя радость, прощай… теперь навечно… Спасибо тебе за счастье… я всю жизнь… всю жизнь получал его от тебя… я обожаю тебя больше всего на свете… всегда гордился, что я твой муж… Ты подарила мне Алешку… жалко, что его нет… Передай, что его я люблю всей любовью… на какую был способен… Он наша с тобой радость… вот именно… Я знаю, я мало уделял вам обоим внимания, всегда был занят работой… Но у меня был Павлик, мой родной двоюродный… он во многом дополнял меня для вас… Павлик, подойди сюда, возьми мою руку, я не в силах протянуть свою… Дорогой друг всей моей жизни, я оставляю тебе мое сокровище, Авочку… береги ее… Я всегда был горд за тебя… я единственный своими глазами видел, из какой глубины нашей бедной еврейской жизни ты поднялся на интеллектуальную вершину… Маше скажи, что ее я любил, как сестру… Будь поддержкой моему Алешке… он нуждается в советах и любит тебя….

Семен замолчал надолго и почти не дышал. Августа с Павлом тревожно всматривались, жив ли еще? Через две-три минуты он вдруг открыл глаза:

— Кончилась жизнь… — Захрипел, вздрогнул и замер навсегда.

Августа кинулась ему на грудь, прижалась, рыдала. Павел молча стоял над ней, у него ходуном ходили плечи. Через несколько минут он наклонился и закрыл Семену глаза.

Седьмого января 1962 года мела метель и на дорогах была гололедица. Черная «Волга» молодого физика въехала в Москву из города Дубны и осторожно ехала по Старому шоссе. Хозяин сидел за рулем, рядом устроилась его жена, а пассажиром на заднем сиденье, справа, был 54-летний академик Лев Ландау, учитель физика. Рядом с Ландау стояла корзинка с сырыми яйцами — ценным приобретением молодых супругов. Около больницы № 50 дорогу перед машиной неожиданно стала перебегать нерасторопная женщина с маленькой девочкой. Шофер притормозил, машину развернуло и по льду занесло на противоположную сторону, встречный грузовик врезался в заднюю правую дверь и вмял ее внутрь, как раз туда, где сидел Ландау. От страшного удара он мгновенно потерял сознание[93]. Пока опомнились, пока разбирались, пока вызвали скорую помощь, пока она приехала, прошло довольно много времени. Состояние пострадавшего ухудшалось каждую минуту.

Жена водителя в панике вбежала в больницу № 50 и крикнула дежурному врачу:

— Скорей, пожалуйста, скорей, помогите! Там, на дороге, рядом, авария. Там погибает академик Ландау.

Дежурным хирургом был Михаил Цалюк. Он мгновенно распорядился:

— Приготовьте все для лечения шокового больного!

Потом схватил каталку и с двумя врачами побежал к дороге.

Навстречу уже ехала машина скорой помощи.

— Принимайте пострадавшего, осторожней, он без сознания и еле дышит.

По больнице мгновенно разнесся слух о том, какого привезли пациента. Лучше всего это имя знали врачи-евреи, гениальный Ландау был кумиром и гордостью всех интеллигентных евреев. В приемное отделение сбежались все, кто еще недавно лечил в этой же больнице Моню Генделя, все хотели знать, что случилось, все хотели помогать.

К тому времени руководство больницы сменилось, в нее перевели новые кафедры Центрального института усовершенствования врачей, главным хирургом, вместо профессора Юлия Зака, назначили доцента Валентина Полякова. Он вообще был не хирургом, а радиологом, просто работал всегда в хирургии. У него было много амбиций, но никакого опыта в лечении тяжелых травм. Тем не менее пришел Поляков и с важным видом стал давать указания. Но Цалюк захватил инициативу и начал действовать по-своему. Поляков хмурился, злился, делал Цалюку замечания, шипел на него, но ему оставалось только делать вид, будто он руководит лечением.