Еврейская сага. Книга 3. Крушение надежд - Владимир Голяховский

Алеша постарался взять себя в руки, сковать мимику лица, молчал.

— Вам эпиграмма знакома? — тихо и проникновенно спросил «товарищ» и тут же выкрикнул: — Это вы писали!

Алеша понял: это попытка сразу «взять на пушку» подозреваемого, он знал одно: надо все отрицать, отрицать и отрицать.

— Я этот текст вижу впервые.

— Впервые? Хорошо, поставим вопрос иначе: эпиграммы для самиздата вы пишете?

Очевидно, органы догадывались, что эпиграммы писал он, тем более что и участковый милиционер Семушкин записал одну из них — на высылку Григория Свирского. Но подписей под ними он никогда не ставил. Надо и это отрицать.

Напрягши все силы, Алеша постарался безразлично пожать плечами:

— Я детский поэт, мой жанр — стихи для детей.

— Вроде «Вороньего царства»? — вставил ехидно Ильин. — В детской поэзии тоже бывают прозрачные намеки.

Против этого возразить было нечего, там стояла его подпись, и он ждал, что будет дальше?

«Товарищ» забрал себе листок, спросил сурово:

— Значит, не вы писали? А с еврейскими диссидентскими кругами вы общаетесь?

Ага, значит, дело перешло от смертельного обвинения к простому антисемитизму. Алеша ответил:

— Я общаюсь со своими друзьями и не делю их по национальностям.

— Так, ясно. А ведь среди ваших друзей много евреев, и многие из них стремятся уехать в Израиль. Им с советской страной не по пути. Что ж, очевидно, и вы туда же стремитесь.

— Я не стремлюсь уезжать.

— Не стремитесь? А ведь с вашей фамилией стоит подумать об этом.

Алеша даже поразился такому откровенному выражению антисемитизма, а «товарищ» продолжал:

— Мы вас вызвали в первый раз. Пока что у руководящих товарищей сложилось такое мнение, что к вам можно отнестись гуманно. — И подчеркнул: — Пока! Например, мы не будем возражать, если вы захотите уехать из страны, даже с русским паспортом.

При всем страхе и возмущении на душе у Алеши полегчало, он подумал: «Значит, меня не арестовывают, но хотят изгнать, как многих других. Это наказание изгнанием».

Он осмелел, спросил:

— А что будет, если я не уеду?

— Что будет? Вас вышлют, как некоторых других, вам знакомых. Решайте сами, и при этом рекомендуем не затягивать.

После этого Ильин и «товарищ» встали, а Алеша оставался сидеть, испытывая слабость от пережитого.

Ильин как бы мимоходом добавил:

— Громкого исключения из Союза писателей делать не станем, перед отъездом за рубеж напишите заявление, мы удовлетворим вашу просьбу. Но не затягивайте.

* * *

По дороге домой Алеша все думал: «На этот раз я отделался — проскочило… Надо предупредить Моню Генделя, его тоже могут тягать по линии Союза кинематографистов… Мне так прямо и сказали: с вашей фамилией… Какие же глубокие корни антисемитизма у советской власти! Но что теперь будет с нами? Ясно, хоть меня и не арестовали, они все равно будут следить, выживать меня, угрожать… А это значит, что Лиле с сыном тоже не будет покоя… Власти все могут! Ее могут снять с работы, сына забрать в армию и там сгноить… Да, уезжать придется».

Он знал, что Лиля наверняка ждет его у родителей, и пошел прямо к ним. Его встретила вся в слезах Августа. Всегда спокойная и решительная, теперь она была напугана:

— Сыночек мой, Алешенька, я так боялась, что тебя не опустят, арестуют.

— Ну что ты, мама, не такой уж я важный диссидент, чтобы меня арестовывать.

Лиля и Павел настороженно смотрели на него, он обнял обоих и рассказал все слово в слово.

Лиля с отчаянием и злостью воскликнула:

— Я этого ждала, я так и знала, тебя или арестуют, или выгонят. Нам надо бежать, бежать, бежать отсюда, как я бежала из Албании.

Павел грустно добавил:

— Тогда ты бежала от врагов, а теперь тебе придется бежать от своих.

Августа, заплаканная, прижимая руки к груди, говорила, всхлипывая:

— Так он и сказал: с вашей фамилией вам лучше уехать?

— Да, напрямую. И упрекнул, что у меня много друзей евреев, которые стремятся уехать в Израиль.

— Какой позор! Ставить человеку в упрек фамилию. Когда тебе исполнилось шестнадцать, я предлагала тебе взять мою русскую фамилию, но ты твердо сказал, что хочешь носить фамилию своего отца. Мы с Сеней гордились тобой, хотя предупреждали: это может помешать твоей жизни…

— Да, это всегда тормозило мое признание, но я не собирался отказываться от имени отца.

Павел нахмурился:

— И вот прошло тридцать лет, и теперь тебя хотят выдворить за это из страны. Так они нагнетают давление на евреев, подрубают сук, на котором сидят, с отъездом евреев в стране произойдет большая утечка мозгов. Да, не к такому концу стремились мы, борясь за свои права. Все пришло к крушению наших надежд.

КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ КНИГИ