Росстань - Альберт Гурулев

И все-то у Лахова ладилось в этот час. Чуть ли не за триста метров он разглядел выброшенную морем корягу, изловчился забросить ее, тяжеленную, себе за спину и притащить к табору. И топориком, легким своим, почти игрушечным топориком, развалил ее на разнокалиберные полешки, с одной спички развел костер, воткнул в землю березовую рогатулину, уже чуть обугленную у прежних костров, укрепил таганок, навесил над огнем полуведерный казан с водой. Он чувствовал себя старшим на этом берегу, ответственным за благополучие женщины, должным принимать решения, пусть хоть вот такие житейские незначительные, но нужные в данный момент. И выполнять их. Он расчистил от камней небольшой участок на зеленом берегу и установил палатку, все эти дни без пользы пролежавшую в багажнике. Расстелил полосатый машинный тент на траве — скатерть-самобранка — и выставил на стол все, что у него осталось из небогатых городских запасов.

И это был по-настоящему счастливый день. Воля, простор, небо, вода, уютное безлюдье и чувство щемящей родственности с человеком, сидящим рядом с тобой. Лишь один раз за весь день на дым костра приплыла лодка с тремя подвыпившими местными парнями.

— Рыбы надо? — крикнули с лодки.

— А какая у вас рыба? — спросил Лахов.

— Какая хочешь. Омуль. Сиг есть.

Ни омуля, ни сига Лахову было не поймать, и он заинтересованно привстал.

— Ну тогда, конечно, надо.

— А водка есть? Мы только на выпивку сменяем.

— Нет, — сказал Лахов и вспомнил пыльную бутылку вина на полке местного магазина.

— Ну тогда и разговоров нет. — Парень, как бы подразнивая, поднял на вытянутой руке большую рыбину и небрежно бросил ее на дно лодки.

— Может, за деньги продадите? — Лахову очень захотелось получить редкую рыбину.

— За деньги? — вдруг очнулся один из рыбаков, маленький и тщедушный, на особицу пьяный, с тусклым безумием в черных глазах, — Тебе деньги нужны? — В его голосе послышалась непонятная скандальная злоба. — Я могу дать. — Парень вывернул из кармана горсть мятых купюр, полез из лодки. — На? деньги, на?!

Крупный парень рывком осадил приятеля и, опершись веслом о дно, оттолкнул лодку от берега.

Лахов забрел в воду, остужая закипевшее раздражение, но раздражение не проходило, и он стоял в воде до тех пор, пока в ногах не появилась ноющая боль.

— Иди сюда, — позвала от костра Ксения.

На эти недолгие минуты дурного разговора с рыбаками Лахов, казалось, забыл о Ксении. Он не спеша вернулся к костру, сел, скрестив по-бурятски ноги, чуть настороженно посмотрел на Ксению.

— Не расстраивайся. Есть из-за чего расстраиваться.

— Да я и не расстраиваюсь. Просто неприятно. Как будто… — Лахов сжал пальцы, подыскивая нужное слово, — В общем, неприятно. А потом думал, что и ты…

— Я? А что я?

— Да вот подумал, что и ты будешь сердиться. Недовольство, которое они в тебе вызвали, перенесешь на меня.

— Почему? — искренне удивилась Ксения.

— А черт его знает, — откровенно и легко признался Лахов. — Так вот подумалось. По привычке.

Ксения долго и внимательно смотрела в лицо Лахова, улыбнулась одобрительно, погладила Лахова по руке.

— Ты только посмотри, какой день прекрасный. И вино прекрасное.

Лахов взял эмалированную кружку с вином, медленно поднес ее к губам, пил медленно, чувствуя, как пощипывает кончик языка, чувствуя, как влага омывает душу.

— Вот, говорят, души нет, — сказал Лахов, — Ну в прямом, если можно так сказать, в физическом смысле, нет. А что же тогда так болит и саднит внутри? Сердце? Сердце болит, но уже потом. А вначале душа. Где же она сидит, эта самая душа? И не здесь, — Лахов кружкой пристукнул себя по темени. — Не здесь. Голова иногда говорит одно, плюнуть на все велит, а душа слушать не хочет, мучается душа.

— Я думаю, ты не ждешь ответа? — спросила Ксения.

— Да нет, конечно, — засмеялся Лахов. — Вот на вольном воздухе на безделье потянуло, на разговоры. О душе даже вспомнил. А так-то ведь — некогда.

— Это верно. Нам всегда некогда. Даже жить некогда.

— Мне вот всегда, по крайней мере, последних лет двадцать, хотелось походить по земле босиком.

— Так за чем же дело стало? Ты ведь уже и так разут. Ходи.

— Я и хожу. Но мне хотелось далеко. К примеру, вон на ту сопку.

— И я хочу на ту сопку. Только придется обуться. Ты поранишь ноги.

— Так идем. Пока ходим, будет готов наш обед по рецепту пещерных жителей.

Это так они назвали свое варево — по рецепту пещерных жителей. Когда разгорелся костер и закипела вода в казанке, выяснилось, что мясо варить не с чем: ни картошки, ни капусты, ни крупы.

— Пещерные жители, — тут же нашлась Ксения, — добыв мяса, думаю, ели его без всего такого. Земледелием они занялись несколько позднее. А у нас ко всему есть, где-то я тут видела, лавровый лист и перец. И чтобы больше походить на пещерных жителей, сварим мясо все, какое мы добыли. Не думая о завтрашнем дне.

— Давай, — согласился Лахов. Ему нравилась та легкость, с которой Ксения выбиралась из мелких житейских проблем, которые для другой женщины могут иметь первостепенное значение. — Только учти: такое количество мяса за раз не одолеют и два монгольских цирика.

— Да вареное лучше сохранится. Смотри, какая жара.

Лахов поправил костер, прикинул, что огонь продержится никак не меньше получаса и что костер не наделает никакой беды, даже если поднимется ветер, и приглашающе посмотрел на Ксению.

— Так идем.

В чем они сидели на берегу — Лахов в плавках, а Ксения в двух узких полосках материи, изображающих пляжный ансамбль, — в том и пошли по горячей степи к недалекой каменистой сопке.

Сухой ветер обвевал их тела, головки отцветших степных цветов колотились по голым их икрам, и им было пустынно и радостно, как некогда было, возможно, Адаму и Еве в первые дни проживания на земле. Они медленно поднимались на сопку, и костер, палатка, машина, прижатые к самому берегу, медленно уплывали вниз, истаивали, уменьшались в размерах до игрушечной малости. Но зато Байкал набирал силу и мощь, отодвигая все дальше на север и юг горбатящийся голубой горизонт. Казавшиеся пустынными его воды постепенно начали оживать, Ксения и Лахов приметили в синей дали три крошечных и размытых расстоянием теплоходика.

Ближе к вершине сопка, казавшаяся издали ровной и пологой, оказалась изрытой промоинами, в каменных осыпях, в обломках потрескавшихся скал, готовых в любой момент ринуться вниз. Временами Лахову хотелось вернуться, он посматривал на Ксению, но она не выказывала, возможно, по незнанию, и малого страха, лицо ее дышало жизнью и азартом, и Лахов продолжал идти вверх, удивляясь своей выносливости. В городе ему приходилось взбираться без лифта на седьмой-восьмой этаж, и он на последней площадке обычно начинал похватывать воздух, а тут давно остался внизу десяток этажей, а сердце хоть и гулко, но бьется ровно, гонит кровь по жилам, легкие качают воздух, а ноги не чувствуют усталости.