Мистерия Сириуса - Роберт Темпл

«Для почитателей древнегреческой философии произведения Прокла — независимо от степени их сохранности — обладают непреходящей ценностью. Это был человек, по разнообразию своих талантов, богатству языка, величию развивавшихся им идей и умению переложить туманные теории древних на строгий язык логики непревзойденный среди последователей Платона».

Многие специалисты по классической древности склонны полагать, что лишь Золотой век греческой философии представляет для нас сегодня какой-то интерес. Действительно, кто не знает имен Сократа, Платона, Аристотеля, Еврипида, Софокла, Эсхила, Демосфена, а из историков — Геродота, Фукидида и Ксенофонта. Это блестящее созвездие буквально затмевает тех, кто творил до или после них, словно вне классического периода своей истории Греция не внесла никакого серьезного вклада в культуру человечества. Многие ученые намеренно принижают все, лежащее за пределами Золотого века (V–IV вв. до н. э.). Но ведь та же платоновская Академия существовала в Афинах на протяжении девяти веков! Джордж Сартон писал в своей монографии «История науки»:

«К тому моменту, когда [император] Юстиниан распорядился закрыть Академию, она могла бы отметить свою 916-ю годовщину. Разумеется, с течением времени Академия менялась; платоновской обычно именуют лишь Древнюю Академию, существовавшую с 385 г. до примерно 265 г. до н. э. Но никакая организация не может оставаться неизменной на протяжении веков. Учитывая это обстоятельство, мы можем утверждать, что — да, афинская Академия, основанная Платоном, просуществовала свыше девяти столетий».[527]

Для сравнения скажу: между возникновением и запрещением платоновской Академии прошло столько же времени, сколько отделяет нас сегодня от закладки Вестминстерского аббатства или от норманнского вторжения в Англию. (А ведь даже после указа Юстиниана Академия продолжала существовать, так сказать, «в изгнании» — в Персии и других странах.) История афинской Академии вполне соизмерима с постнорманнской историей Британии.

Платоновская же традиция в широком смысле — со всеми ее гностическими и еретическими обертонами — составляет неотъемлемую часть всей европейской культурной истории. Ее представителями были Джордано Бруно, Марсилио Фичино, Джон Ди и даже сэр Филип Сидней и граф Лейчестерский — не говоря уже о трубадурах Прованса, великом Данте и о десятках тысяч казненных альбигойцев и тамплиеров. Для ортодоксально мыслящего человека платонизм всегда казался чем-то странным. Ибо эта система взглядов не нуждается в догматическом оформлении Символа веры. Тем, кто ее разделяет, она известна просто как «Великая традиция» — свободная, не признающая каких-либо внешних ограничений. Эта свобода пугает слабые души, стремящиеся укрыться от сложностей бытия внутри социально оформленных религий; они пытались и пытаются уничтожить платоновскую традицию, но преуспевают лишь в уничтожении отдельных личностей или струй могучего духовного потока.

Может ли «интеллектуальный истеблишмент» признать, что этот духовный поток существует вне рамок ортодоксального христианства, начиная с третьего века нашей эры, то есть со времени Оригена? Согласится ли кто-либо из этих «светил» с тем, что Прокл, живший через семьсот лет после Платона, был не менее блестящим мыслителем, чем его предшественник и учитель? Но как же тогда быть с «единственным в своем роде» «греческим чудом»? И если платонизм преследовался в течение двух с лишним тысяч лет, то как быть с рекламируемой открытостью нашей культуры? Не окажется ли, что в основаниях западной цивилизации нашлось место для откровенной нетерпимости? Стоит с этим согласиться — и последствия могут быть огромны. Все, кто претендуют на монополию в этом мире — университеты, пресса, гигантские корпорации, телекомпании, церкви, — все они ощутили бы признаки надвигающегося землетрясения. Речь идет не о политической или социальной революции, но о вещах значительно более фундаментальных, а следовательно — и о процессах с непредсказуемыми результатами. Боязнь неведомого смешивается здесь с боязнью перемен. Вопрос действительно слишком важен, чтобы просто отмахнуться от него. Именно эта боязнь объясняет, почему замалчивается многое, что имеет отношение к традиции платонизма, в частности — почему замалчиваются труды Прокла. Мало кто осмеливается обсуждать содержание его работ и — особенно — тот фон, на котором они возникли. Сам факт обращения к этой фигуре уже вызывает нарекания.

В «Литературной энциклопедии» издательства «Пингвин»[528] для Прокла даже не нашлось отдельного места. Его бегло упомянули лишь в статье «Неоплатонизм», написанной Д Р. Дадли:

«[Прокл] был странным сочетанием — впрочем, не столь уж редким для той эпохи — философа, логика, математика и мистика. Интеллигент времен заката язычества воспринимал неоплатонизм как своеобразную религию. На саркофагах, изготовленных в последние десятилетия империи, нередко изображался погруженный в раздумья мудрец».

Обратите внимание на выражение «не столь уж редким для той эпохи». Подразумевается, видимо, что сегодня уже невозможно — да и не нужно — быть столь же разносторонним. Дадли ничего не говорит ни о взглядах Прокла, ни о его сочинениях (в библиографии упоминаются только «Начала теологии»). Читателя заставляют поверить, что философы уровня Прокла давно вымерли — как мамонты, — и если они и могут кого-то заинтересовать, то лишь как «странное сочетание… не столь уж редкое для той эпохи». Мало кто из историков занимается сегодня пятым веком нашей эры. Видимо, для них сочинения Прокла могут представлять некоторый интерес. Но не для более широких кругов. Может быть, однако, «Литературная энциклопедия» сознательно вводит своих читателей в заблуждение?.. Ну что вы, этого не может быть!

Профессор А. С. Ллойд из Ливерпульского университета обратился тем не менее к жизни и деятельности этого гонимого (сегодня!) философа. Публикация «Кембриджской истории поздней греческой и ранней средневековой философии», в которую включена его работа,[529] — большое достижение в расширении пределов допустимого для обсуждения в этой области науки. Такие энтузиасты, как Ричард Уолзер, Филип Мерлан и покойный И. П. Шелдон-Уильямс, принявшие участие в написании «Кембриджской истории», долгое время занимались этими вопросами из чистого познавательного интереса. Указанный же сборник, по сути дела, призван очертить области, в которых новое поколение студентов может искать темы для своих будущих диссертаций, а профессора — для открытий.

Но вернемся к профессору Ллойду, достаточно детально рассказавшему о жизни и деятельности Прокла. Каким человеком был этот философ?[530] Вот что пишет о нем А. С. Ллойд: