Не вернувшийся с холода - Михаил Григорьевич Бобров

После небольшого промежутка тишины Енот ответил:

— Нет, барон. Если кто и назовет вас так, то не я.

Подслушивать дальше выходило совсем уж неприлично; выйдя на крыльцо, генерал решительно вмешалась:

— Относительно верной смерти — твой расчет оправдался, Вилли же не стоптали. Ты же и парик заранее припас. А то ведь, когда ты впервые заговорил о приманке, я уже приготовилась состригать волосы.

Мужчины хмыкнули.

— Не догадался, — слегка улыбнулся Енот, рассеяно поглаживая рукоять Третьего Проклятого. — А особо хитрого расчета там и не было. Проскочила мысль, что не разгонится конница по руинам. По улицам могла бы, но их под снегом не видно. С того и замыслил…

Следом за Эсдес на крыльце появился Вал, и тут же заалел щеками, как мальчик; совершенно не понимая, как себя держать, отступил к стене и уткнулся взглядом в мощение двора. Синеволосая продолжила:

— Но и у меня тоже к тебе дело, что я обещала в походе. Относительно Тацуми.

Енот выпрямился и развернулся, но не сказал ничего.

— Енот, а ты правда ко мне неравнодушен? — шарахнула Эсдес так же откровенно, как обсуждала с Валом того же самого Тацуми.

И вот здесь Енот ухватился за рукоять плотно:

— А что, не видно? Мы сколько раз одной кошмой укрывались, сколько наворотили в Пыльном, сколько ночей просидели за разговорами… Что еще осталось неясным?

— Но ты ведь мог приказать. Вы же победили. Ты вытащил меня из тюрьмы, ты так трогательно пыхтел, отстаивая меня на суде…

Енот убрал руки с меча. Фыркнул:

— Ты пробовала Тацуми приказать? Когда он у тебя в ошейнике сидел?

Вал вжался в стену еще плотнее. Носхорн, кажется, даже перестал дышать. Не стеснялась только сама Эсдес:

— Дай мне твой знак. Твой личный.

* * *

А личного знака-то у меня и нет…

Звезду? Но я ничем не заслужил ее. Ни в сабельный поход, ни на Кронштадский лед; ну да и Тамбовское восстание тоже зато подавлять не пришлось.

Крест? Верую не в господа бога нашего, но единственно в то, что квадратный сантиметр стали выдержит две тысячи сто килограммов, сварной же шов только тысячу пятьсот восемьдесят…

Серп и молот? Пасифик? Свастику? Могендавид? Король датский евреем не был, а нацепил, чисто Адольфа позлить… Это не у него дочь-принцесса грузовик водила?

Отвлекся. Не стоит ерничать с этим. Понимать надо, кто вопрос задал; да еще и взвесить, что стоит за вопросом!

Какой знак ни возьми, а чем-то плохим он известен в мире. Андреевский крест — горькой судьбой командира Второй Ударной. Британский флаг — первыми в мире концлагерями. Погоня и Рарог — слишком тесным знакомством с устроителями Хатыни… Во многия знания многия печали; про всякий знак внутренний голос что-то нехорошее шепчет.

Радугу детям — и ту не вернули!

— Барон, у вас бумага и перо всегда при себе. Нельзя ли…

Носхорн молча протягивает четвертушку, перо, свинчивает крышку с чернильницы-непроливайки.

Рисую шестиконечный крест — не католический, не православный. Почти лотарингский, только равноплечий, с толстыми перекладинами. Короткевич писал — “Старая, времен еще воеводы Волчьего Хвоста, языческая эмблема здешних мест”. Про язычников я тоже знаю немало страшного, но они хотя бы далеко по оси времени.

— Крест белый, фон красный. Перекладины толстые. Важно.

Потому что шестиконечный крест с тонкими перекладинами успели опоганить словацкие фашисты.

Эсдес повертела рисунок:

— Нашивать? Как-то не смотрится… Закажу эмалевую кокарду, не против?

— Не против.

— Я потом зайду. Не исчезай.

Синие волосы поднялись волной и утянулись за хозяйкой в дверь.

Носхорн вздохнул. Хлопнул по плечу:

— Поздравить вас?

— Ну не сочувствовать же! — моряк перестал краснеть, сопеть и вообще смущаться. — Господин Енот?

— Можно и просто Енот.

— Просто Енот… — Вал подобрался и выпалил:

— Не знаю, с чего она так в тебя вцепилась. Может, ей все равно кто — лишь бы Тацуми забыть. Но это ее выбор. Да и тебя я в деле видел еще без тейгу. Там, в кафе, помнишь?

Дождавшись ответного кивка, моряк продолжил:

— Тогда, кстати, твой расчет оправдался тоже. Сейчас я только хотел сказать… Постарайся не предать ее. А то будет плохо.

Носхорн укоризненно поднял брови: мальчик, ну разве можно так откровенно угрожать, да еще и в таком деле? Вал поглядел на него в упор, без тени прежнего смущения: и нужно! Мужики хреново понимают намеки, это я как мужик говорю…

Наблюдая безмолвную перепалку, я раскрыл рот, чтобы огрызнуться побольнее, но губы сказали с неподдельным сочувствием:

— Это ты из личного опыта?

— Вот именно, — без тени улыбки ответил Вал. — Пробовал. Не понравилось.

* * *

— Конечно, как такое может понравиться? — Надежда фыркнула. — Променял нашего львенка на эту… Мерзлую синюю швабру!

— О, Енот! — картинно заломила руки Леона.

— Хомяк! — поправила Ривер. — С печки бряк! Щеки подвяжи!

— О, Хомяк! За что ты так? После всего, что между нами было! — тут львица все-таки не сдержала улыбку:

— А главное, после всего, чего между нами так и не было!

— Мерзкий старикашка, — хихикнула красноглазая, отодвигая Первый Проклятый.

И обе с визгом кинулись обниматься. Даже Надежда протянула живую руку, погладила меня по макушке и тотчас убрала. Леона привычно зашла за спину, обняла и задышала в ухо; Акаме прыгала перед лицом, восторженно хватая узкими прохладными ладошками за лоб, рукава, запястья:

— Живой! Вернулся!

Невысказанное “братик!” повисло в комнате аршинными буквами.

— А как тут у вас? — наконец, сумел я выдохнуть.

— О, новая пьеса, ставят все театры. “Ледовый поход или Триста сердец!” Вильям твой прорвался в Столицу; видел, кстати, по пути тела конников Хадрамаута… — воодушевленно замахала руками Акаме:

— В Лесу завелись твари. Отчего, думаешь, мы войска скатами перевозим, по десять человек? Тракт перекрыт напрочь. Отожрались на трупах, нежить мохнатая… Но ничего, уже скоро мы им устроим ночь упавшего звездеца. Сейчас Вал и Куроме уточняют… Ты чего?

— Все хорошо, — пальцы Леоны привычно разминали мне шею. — Все хорошо… Думай о хорошем… Вот обо мне… Я же хорошая!

— Вала я недавно видел. Я боялся услышать, что Куроме… Мне до слез надоело, что всех моих знакомых рано или поздно убивают!

— И поэтому ты сунул голову в пасть западникам? — фыркнула красноглазая. — Как меня научила говорить в таких случаях сестра: “ой, все!”

— Вот уже тебя и отпускает. — Леона последний раз провела пальцами по коже, легонько царапнув мочки ушей. — Все, дыши, дыши.

— Ты… Не злишься?

— На всех злиться даже моей груди не хватит. Ой, кстати, хочешь, расскажу? Тут был такой но-овый ма-альчик. Симпати-и-ичный, аромати-ичный, халва прямо… Сидел тут на