Ультиматум Борна - Роберт Ладлэм

– Ciao, amico ,[66]— мысленно произнес Мо, на четвереньках выбрался на дорогу, встал на ноги и начал приводить в порядок свою одежду, стараясь, по возможности, вернуть ее в такое состояние, чтобы она внушала доверие.

Здравый смысл говорил ему, что следует продолжать идти на север, куда ехала машина; возвращаться на юг было не только бесполезно, но и просто опасно. Неожиданно, его поразила одна мысль.

Бог ты мой! Неужели я это сделал?

Он начал дрожать, но его натренированная часть сознания говорила ему, что это просто посттравматический стресс.

Черт побери, ну ты и осел. Это был не ты!

Он направился вперед, и все шел и шел. Это был даже не проселок — просто заброшенная дорога. Нигде не было видно никаких признаков цивилизации: ни одного следа автомобиля, никаких построек — даже развалин старой фермы — или хотя бы примитивной каменной стены, которая могла указала на то, что здесь хотя бы ступала нога человека. Мо проходил милю за милей, борясь с последствиями наркотического истощения. А сколько же прошло времени? У него отобрали часы, которые в маленьком окошке показывали день недели и дату, так что он не имел ни малейшего понятия о том, который был час, и сколько времени минуло с того момента, когда его похитили из госпиталя Вальтера Рида. Ему нужно найти телефон. Нужно связаться с Алексом Конклином! Вскоре должно что-то произойти!

И оно произошло.

Он услышал нарастающий шум двигателя и обернулся. С юга на большой скорости приближался красный автомобиль — он просто летел, как будто педаль газа вдавили в пол. Панов энергично замахал руками, сигнализируя, что ему нужна помощь. Никакого эффекта; силуэт машины пронесся мимо него… потом, к его радостному удивлению, в воздух поднялась туча пыли, и раздался визг тормозов. Автомобиль остановился! Он бросился бежать вперед, покрышки заскрипели, и машина дала задний ход. Он вспомнил слова матери, которая не уставала их ему повторять, когда он еще был мальчишкой из Бронкса:

– Всегда говори только правду, Моррис. Это защита, которую нам послал Господь, чтобы мы оставались благочестивыми.

Панов не был готов подписаться под таким заявлением, но иногда он чувствовал, что такой подход помогает общению с окружающими. Похоже, сейчас как раз такой случай. Немного запыхавшись, он подошел к опущенному стеклу со стороны пассажирского сиденья красной машины. Мо взглянул внутрь на женщину, сидевшую за рулем — это была блондинка с волосами цвета платины лет тридцати пяти, с сильно накрашенным лицом и объемным бюстом, заключенным в кофточку с таким вырезом, который больше соответствовал порнофильму, чем богом забытой дороге в Мэриленде. Несмотря на это, слова матери снова зазвучали у него в голове, и он сказал правду.

— Мадам, я понимаю, что выгляжу довольно потрепанно, но, уверяю вас, это только внешняя сторона. Я врач, и я оказался в аварии…

— Садитесь, умоляю вас!

— Большое вам спасибо.

Как только Мо закрыл дверь, женщина сменила передачу, набрала максимальную скорость, и машина практически взлетела над дорогой.

— Похоже, вы торопитесь, — заметил Панов.

— На моем месте вы бы тоже торопились, приятель. Где-то позади мой муженек ремонтирует свой грузовик, чтобы ехать за мной!

— Да что вы?

— Тупой придурок! Он три недели в месяц колесит по стране и по дороге не пропускает ни одной потаскухи, а стоит ему узнать, что я тоже немного позабавилась, как он начинает сходить с ума.

— О, мне так жаль.

— Вам будет еще и не так жаль, если он нас догонит.

— Прошу прошения?

— Вы правда врач?

— Да.

— Что ж, это хорошо.

– Прошу прощения?

— Вы в состоянии сделать аборт?

Моррис Панов закрыл глаза.

Почти час Борн шагал по улицам Парижа, пытаясь собраться с мыслями, и в конце концов дошел до моста Солферино через Сену, который другим своим концом упирался в набережную и сады Тюильри. Он прислонился к ограждению и стал невидящим взглядом следить за лодками, лениво бороздившими воду внизу, а в голове его молотом стучал вопрос: почему, почему, почему? Да что это Мари себе позволяет? Лететь в Париж! Это была не просто глупая затея, это был идиотизм — а ведь его жена не была ни дурой, не идиоткой. Она была очень умной женщиной с отличным самообладанием и острым аналитическим умом. Это и делало ее решение таким непонятным; что она надеялась сделать? Ведь ей прекрасно известно, что ему безопасней работать одному, чем еще и беспокоиться за нее, одновременно выслеживая Шакала. Даже если она его найдет, для них обоих риск возрастет вдвойне, а это-то она просто обязана была знать. Цифры и прогнозы были ее профессией. Так почему же?

Был только один разумный ответ, и он приводил Борна в ярость. Она думала, что он может опять начать падать в пропасть, как уже случалось в Гонконге, где она одна смогла привести его в чувство, вернуть в реальный мир, полный пугающих недомолвок и смутных воспоминаний, с которыми она успела смириться за пройденные вместе годы. Боже, как он ее обожал; он ее так любил! А то обстоятельство, что она пошла на этот глупый, идиотский, непонятный шаг, только усиливало эту любовь, потому что это было так бескорыстно, так невероятно самозабвенно. На Дальнем Востоке бывали моменты, когда он страстно желал умереть, чтобы только загладить свою вину перед ней, за то, что ставил ее в такие опасные — непонятные? — ситуации. Чувство вины не ушло, оно всегда было с ним, но стареющий человек в нем не забывал и еще кое о чем. О детях. Поэтому раковую опухоль Шакала необходимо вырезать из их жизни раз и навсегда. Неужели она этого не понимает и не может на время оставить его одного?

Нет. Потому что она летела в Париж не для того, чтобы спасти его жизнь, — она была уверена в способности Джейсона Борна позаботиться о себе. Она летела в Париж, чтобы спасти его разум. Я справлюсь, Мари. Я могу, и я справлюсь!

Бернардин. Вот кто ему поможет. Второе Бюро в состоянии задержать ее в аэропорте «Орли» или «Шарль де Голль». Задержать и схватить, взять под стражу и поселить в отеле, где никто о ней не узнает. Джейсон добежал от моста Солферино до набережной Тюильри и влетел в первую же попавшуюся телефонную будку.

— Вы сможете это сделать? — спросил Борн. — У нее только один паспорт, и он американский, а не канадский.

— Попробую, — ответил Бернардин, — но без помощи Бюро. Не знаю, что вам сообщил Святой Алекс, но меня сняли с должности консультанта и, полагаю, выкинули мой рабочий стол в окно.

– Вот дерьмо!

— Трижды merde, mon ami. На набережной д’Орсе хотят, чтобы я сгорел вместе с одеждой, и, не будь мне кое-что известно про некоторых членов Ассамблеи, они, без сомнения, возродили бы заново казнь на гильотине.