Шура. Париж 1924 – 1926 - Нермин Безмен

быть, только недавно приехали в Париж? Мы ведь раньше не встречались, не так ли? – поинтересовалась она.

– Если бы мы встречались, я бы вас запомнил.

Шура разозлилась на себя. Она же взрослая опытная женщина, а этот мужчина заставляет ее вести себя по-ребячески и задавать глупые вопросы. Заметив наблюдавшего за ними из другого конца комнаты Бориса, она почувствовала себя абсолютно беспомощной. От позора ее спасли подошедшие к ним Татьяна и Маргарита. Познакомив их с Павлом, Шура радостно воскликнула:

– Дорогие Таня и Рита, я так рада вас видеть!

– Это все Люсия, – ответила Таня.

Шура подняла бокал и указала на подругу, стоявшую чуть поодаль и беседовавшую с Гленом Уэскоттом.

– Люсия, дорогая, я так тебе благодарна!

– Не стоит благодарностей, – ответила Люсия. – Это тебе спасибо, мы собрались здесь ради тебя.

Тут к ним присоединились Николай и Владимир.

– Вы задержитесь здесь? – спросила Шура. – Ведь уже выходные.

– К сожалению, – вздохнула Татьяна, – мы должны вернуться в Ниццу завтра утром, первым поездом. Джентльменов ждет работа.

– Как бы я хотела, чтобы вы остались!

– Мы вернемся, дорогая. Даст Бог, будем живы и здоровы, вернемся.

Не желая мешать теплой семейной встрече, Павел вежливо отошел. Однако они с Шурой время от времени встречались взглядами, и та, сама от себя не ожидая, смущенно отводила глаза. Борис все так же наблюдал за ними, и она, не желая расстраивать его, вышла на террасу и повернулась к Павлу Адольфовичу спиной.

Официанты резво сновали между гостями, разнося закуски и подливая в бокалы шампанское. Когда гости вдоволь наговорились, Люсия попросила внимания и пригласила в центр зала двух молодых людей – юношу и девушку. Они оказалось музыкантами, на вид им можно было дать лет семнадцать или восемнадцать. Заметив на голове девушки густой русый шиньон, Шура невольно провела рукой по собственному затылку. Она вспомнила, как обрезала свои волосы. Ах, и кому нынче прислуживает ее светлая медовая коса, оставленная в Стамбуле?

В этот момент парень заиграл на скрипке, а девушка нежным голосом запела арию Пуччини O Mio Babbino Caro:

O mio babbino caro, mi piace, è bello, bello, Vo’andare in Porta Rossa a comperar l’anello![6]

Слушая трагическую историю любви итальянской девушки, гости расчувствовались. Несмотря на то, что самой Шуре не довелось пережить нечто подобное, ария тронула и ее. Лилась музыка, и воспоминания медленно проносились перед ее глазами, как кадры кинофильма. Последние дни отца, поездка в Москву, знакомство с Сеитом, их великая любовь и смерть отца, так и не узнавшего, что довелось пережить его дочери, – все смешалось в сознании. Маргарита держала за руку своего мужа, и в глазах ее мерцали слезы. Шура могла предположить, что сейчас испытывает другой ее брат, Николай, и представила, как он вскоре встретится со своей дочерью. Печаль сменилась радостью. Она немного отступила, чтобы не показывать братьям своих слез.

Внезапно кто-то подошел к ней, протягивая бокал с шампанским. Павел. Снова он. Шура с благодарной улыбкой взяла бокал. Ария тем временем закончилась, и гости горячо зааплодировали исполнителям. Брат и сестра, поклонившись, приступили ко второй композиции. Ею оказалась «Русалка» из одноименной оперы чешского композитора Антонина Дворжака.

Měsíčku, nezhasni, nezhasni! [7]

Русалка, влюбленная в смертного принца и горящая желанием превратиться в человека, взывает к лунному свету, чтобы рассказать ему свою историю.

Шура и Павел стояли на террасе, а перед ними, купаясь в ночных огнях, расстилался весенний Париж. Павел, тронув Шуру за руку, указал ей на небо. Там, высоко-высоко, из-за двух белых облаков выглядывал месяц. Сочетание музыки и пейзажа тронуло молодую женщину. Кожа ее покрылась мурашками – то ли от холода, то ли от обуревавших ее чувств. Однако она не спешила возвращаться в зал. Ей нравилось стоять рядом с этим незнакомым мужчиной.

– Не хотите пройти внутрь? – спросил ее Павел.

– Нет, – тихо ответила она, повернувшись к нему.

Их взгляды встретились вновь, и невидимая сила словно магнитом притянула их друг к другу. Павел снял свой пиджак и набросил ей на плечи. Шура почувствовала тепло его тела и вновь густо покраснела. Она, сама того не желая, словно открывала этому незнакомцу свою душу. Ария Русалки тем временем подошла к концу.

– Шурочка, nezhasni, nezhasni, – наклонившись к ней, прошептал Павел.

Она почувствовала, как этот глубокий голос, просивший ее не исчезать, льется в уши и достигает до самого сердца, наполняя его теплом. И пока зал снова аплодировал музыкантам, мужчина украдкой коснулся губами ее волос. Шуре внезапно стало очень спокойно и очень захотелось, чтобы аплодисменты никогда не стихали, чтобы никто не оглядывался и не смотрел на них и чтобы она могла вдоволь насладиться обществом этого незнакомца. Однако аплодисменты вскоре стихли, а музыканты, откланявшись, собирались покинуть торжество. Шура сбросила с плеч пиджак и вернула его Павлу.

– Спасибо. Мне нужно успеть поблагодарить детей.

– Я подожду, – мягко улыбнулся мужчина.

Шура вместо ответа вручила ему свой бокал и направилась в зал. Поблагодарив юных музыкантов, брата и сестру, она отыскала Люсию.

– Моя дорогая, спасибо за