До февраля - Шамиль Шаукатович Идиатуллин

звякнуть ложкой, потому что у нее самой затряслись не только руки. Но она успела заметить, что пятерня Клима тут же перестала дрожать.

– Но ты отвлекла, спасибо, – сказал Клим очень серьезно и тоже принялся добивать суп.

– Тебе спасибо. Я-то что, беседовать с тобой привыкла, хоть это и не ты был. И потом, мне деваться некуда, а ты запросто отказаться мог.

– Ну щас, – сказал Клим. – Отказаться от главного события жизни? И потом всю жизнь жалеть? Нё-ёуп.

Аня подумала, согласилась было про себя, но тут же мотнула головой и решительно отодвинула пустую миску.

– Нафиг.

– Не хочешь, значит, приключений?

– Не хочу.

– А что хочешь?

«Скучать и прозябать», собиралась сказать Аня, но именно сейчас это было бы враньем, потому что ни скучать, ни прозябать она не хотела, поэтому, хмелея от собственной смелости, спросила тихо, но твердо:

– А что можешь?

Клим внимательно посмотрел на нее и сказал:

– Могу тебя пригласить, если позволишь. Куда только? В кино или на каток поздновато уже, а домой… Ну, тоже поздновато, да ты и не пойдешь.

– Почему же, – выговорила Аня немеющими губами и убрала руки под стол, чтобы вцепиться в пластыри.

Клим опять улыбнулся ей так, будто обнял, махнул официанту, положил ничуть не дрожащую руку на стол ладонью вверх и негромко сказал:

– Приглашаю.

– Принимаю приглашение, – сказала Аня сквозь бомканье в ушах и положила на его ладонь свою, трясущуюся и холодную.

И он осторожно свел пальцы, будто цыпленка грел.

Так, ладонь в ладони, они поднялись и стояли, дожидаясь всполошившегося официанта.

Им пришлось разомкнуть руки для расчета и одевания, а после Клим все-таки приобнял Аню, проведя твердой скулой по макушке, и продел твердые жаркие пальцы сквозь ее прохладные. Они, не сговариваясь, качнули руками, будто детсадовцы на прогулке, да так и зашагали к выходу, лавируя между столиками, но больше не расцепляясь.

Сидевший за крайним столиком невысокий дядька с резковатыми повадками пробормотал, когда они проходили мимо:

– Белая «Гранта», два-два-четыре, ждите.

На улице Аня вдохнула пронзительную свежесть, засмеялась и уткнулась Климу в твердую грудь. Тот приобнял ее, и Аня замерла.

– Садимся, – сказал Клим спустя бесконечность, черную и томную, распахнул дверь подъехавшей машины, помог Ане забраться на заднее сиденье и уселся рядом.

Машина тронулась, проехала несколько метров и остановилась. Открылась передняя дверь, невысокий из кафе плюхнулся на пассажирское сиденье и сообщил:

– Вообще никого. Ни внутри, ни снаружи, ни вокруг.

– Штош, – философски отметил Матвиевский, который, оказывается, был за рулем. – Значит, не судьба сегодня. Кого куда?

– Обоих на Пугачева, семь, – сказал Клим, а Аня старательно кивнула.

Полицейские обменялись взглядами и коротко улыбнулись.

Аня тоже обменялась взглядами с Климом, заулыбалась во всю ширь и прижала горящую щеку левой ладонью, чтобы лицо не лопнуло от счастья. Правая оставалась у Клима.

Пусть так и будет, подумала Аня. Пусть всегда будет так.

Кажется, я не пропущу главное событие моей жизни.

Ехали они довольно долго и довольно медленно. «Довольно» было ключевым словом. Рыбаков постоянно бурчал про долбанутых потребителей, создающих каждый декабрь невероятные пробки, заторы и очереди ради бессмысленных ритуалов, никому не нужных подарков и еды, которая большей частью заветрится в холодильниках и на балконах и будет выброшена к Старому Новому году. Даже Матвиевский, вроде не отличавшийся особой разговорчивостью, пару раз буркнул пожелания: сперва в адрес ползущего поперек полос и правил «КамАЗа», потом – дорожных служб, как всегда ловко и беспощадно перекопавших ключевые транспортные узлы и центр перед самой неделей пик.

Клим всё равно жил не в центре и поодаль от ключевых узлов, и они с Аней всё равно не нуждались в словах. Достаточно было сцепленных рук. Достаточно было дыхания и молчания. Достаточно было ожидания счастья, горячо и торжественно надувавшего тело.

Они остановились, видимо, не у самого дома, потому что Матвиевский сказал «Проводи», а Клим сказал «Да ладно, мы сами», а Рыбаков засмеялся и сказал «Молодцы, но это потом», а Аня ничего не сказала, а торопливо выползла в пронзительную свежесть, боясь, что руки расцепятся, но Клим не позволил этому случиться и опять погладил скулой прикрытую капюшоном макушку Ани. Она счастливо зажмурилась и пошла, а разжмурилась, когда Клим сказал: «Осторожно, порог высокий».

Навстречу ей из приоткрытой двери вышел Рыбаков, кивнул в сторону квартиры и сообщил очень серьезно:

– Помощь будет нужна – звоните.

– Сами справимся, думаю, – добродушно ответил Клим. – Да, Аня?

– Легко, – заверила Аня и скользнула в квартиру, дернув Клима за руку так, что он едва не потерял равновесие и хохотнул.

– Маячок пока у меня побудет, с утра решим, куда его, так что долго не спите, – сказал Рыбаков в сужающуюся щель.

Клим, кивая, прикрывал-прикрывал дверь перед его носом, да и прикрыл совсем.

Щелкнул замком, развернул к себе Аню и мечтательно сообщил:

– Вот мы и остались одни. Теперь и пожрать можно.

– Да куда в тебя лезет! – возмутилась Аня, а Клим наклонился и поцеловал ее нежно и долго.

Аня призвала весь подсмотренный опыт, хладнокровие и умение задерживать дыхание, но всё равно довольно быстро потеряла равновесие и чуть было не свалила Клима, да и себя заодно. А чего тянуть, мелькнула лихая мысль, но что-то зашуршало, загудело и бумкнуло, и они наконец разлепились и заозирались.

Черный потертый скейт откатился от дальней стены обратно к их ногам и вывалившейся из большого опрокинутого пакета одежде, явно летней, хоть тоже преимущественно черной.

– Ох, блин, – сказал Клим, присел и принялся запихивать вещи в пакет и пристраивать скейт так, чтобы он не падал, а тот всё равно падал.

Аня хихикнула. Клим улыбнулся и сказал:

– Нафиг. Пошли в самом деле чай пить. С ирисками!

Он положил Ане руки на плечи, и та не сразу сообразила, что это предложение снять куртку.

– У меня пломбы, – призналась она, сдавая верхнюю одежду.

– Во-от, – сообщил Клим. – У меня тетушка – дантист. На эти два процента я и живу.

– И много клиенток подгоняешь?

– На ириски хватает.

– Да ты просто Синяя Борода.

– Голубым обзываются, – отметил Клим печально, доливая воды в чайник и щелкая включателем. – Черный, зеленый? Кофе, какао?

– Чай, черный.

– Ох, – сказал Клим. – Ириски кончились, сахара нет.

– Ромашки спрятались, завяли помидоры. Теряешь хватку. Снимет тебя тетушка с довольствия.

– Это само собой, но с чем же… Лимонов нет, молока тоже.

– Да я так пью, – заверила Аня. – Это уж не говоря, что особо и не хочу.

– Тем не менее! – строго заявил Клим. – «Наша души наша твердь наши чашки в чашках смерть». О! Варенье же есть! Крыжовенное!

– Бр-р! – сказала Аня