Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Брайан Ходж

мужа. Для Ральстонов, Эллиса и Кристин, истинным севером был тот жалкий плюшевый мишка; судя по виду Кристин, она совсем недавно перестала плакать и готова была снова начать, если бы хоть капля дождя упала не так, как нужно. Были и другие, уже больше десятка, и все они сидели слишком близко к своим соперникам в этом тихом соревновании.

Коди час как вернулся из похода за сладостями; Бейли стащила с него костюм и натянула на него свежую одежду в школьном туалете. Возможно, он в этом не нуждался, но она все равно налила ему горячего шоколада из термоса, который наполнила в «Пляшущем бобе», чтобы хоть ненадолго оттянуть неизбежный гипогликемический обвал.

Она снова наклонилась к сыну.

— Ты ведь знаешь, что папа тебя очень любит. Если сегодня вернется не он, это ничего не изменит. Это не будет значить, что он тебя разлюбил. Ты же понимаешь?

— Наверное, — ответил он.

— Мы не знаем, как все устроено там, где он сейчас. Как они все решают. У нас есть свои правила, но мы не знаем, какие правила у них. Понимаешь?

Коди посмотрел на нее с внезапным подозрением.

— А почему мы не знаем? Почему никто не спросил?

Она моргнула; только ребенок может заставить тебя почувствовать себя настолько глупо.

— У кого?

— У мертвых людей, которые возвращались раньше. Если это столько раз бывало, почему никто не спросил, какие у них правила?

Хороший вопрос. Может, он уже был в списке того, о чем Коди хотел поговорить с Дрю, а может, добавился туда только сейчас.

— Не знаю, — сказала она. — Возможно, люди и хотят об этом спросить, но забывают, потому что слишком волнуются.

На невысокий подиум взошел мэр и, как свойственно мэрам, произнес слишком долгую речь. Толку в ней не было никакого. Господи боже, эта традиция существовала сто шестьдесят два года, и вряд ли кто-то из собравшихся нуждался в напоминании, что сегодня за ночь такая. Все это уже происходило задолго до мэра и с большой вероятностью будет происходить и после того, как он начнет наводить тоску на обитателей другой стороны.

Ночь полнилась шепотками сотен бесед — учитывая количество людей на площади, звук был довольно тихий. Настороженная и ожидающая, Бейли почувствовала, как ее пронзило током, когда что-то толкнулось в нее изнутри, а потом устыдилась, когда поняла, что это был всего лишь ее телефон с отключенным звуком и вибросигналом. Она достала его и увидела свежее сообщение от Троя:

«Ну как, началось?»

«Еще нет, — написала она. — Все тихо, как в могиле. Если не считать мэра Боба».

«Мне показалось, что ветер поднялся».

«Что поделываешь?»

«Кино смотрю. Мечтаю, чтобы ты была рядом и держала меня за руку в страшные моменты».

«Ты, наверное, мечтаешь и чтобы я тебя за кое-что другое подержала», — ответила Бейли и сама не поверила, что смогла такое написать и отправить. Это было неправильно. Обмениваться непристойными намеками в это время и в этом месте — как будто она пыталась саботировать то самое событие, о котором больше всего на свете мечтал ее сын. О котором она и сама хотела бы мечтать так же сильно, но не могла.

Бейли наконец-то поняла, в чем дело: у нее были воспоминания об одиннадцати годах, проведенных с Дрю, в основном хорошие, а порой и восхитительные. И она не хотела, чтобы последнее из них — то отчаянное прощание в больнице — заместилось новым, посмертным воспоминанием о том, как мужчина, которого она любила, запертый в жутком новом теле из соломы, старой одежды и мешковины, пытается высказать им все то, что не успел раньше.

«Ах, если бы, — ответил Трой. — Я сегодня лягу пораньше. Думал, что нормально перетерплю эту ночь, но теперь мне хочется, чтобы она побыстрее закончилась. Хочется, чтобы наступило завтра».

«И мне тоже ×1000».

— Кто это был? — спросил Коди, когда она убрала телефон. Похоже, он немного сердился на нее, словно то, что Бейли отвлеклась, могло стоить ему всего. С ее лица спала маска спокойствия.

— Подружка. — Ну прекрасно, теперь ко всему прочему добавились еще вранье и чувство вины. — Желает нам удачи.

Нетерпение, пронизанное дурными предчувствиями, нарастало; кажется, все собравшиеся в первом ряду в той или иной степени ощущали его. Сидевший с дальнего конца вдовец средних лет делал какие-то дыхательные упражнения. Начать вдох, досчитать до пяти, задержать дыхание, досчитать до пяти, начать выдох, досчитать до пяти… Бейли видела, как он загибает пальцы.

Стало еще холоднее, часы на башне здания суда пробили девять — механические удары молотка о колокол были резкими, гулкими и пугающими. Эхо, казалось, раскатилось на мили вокруг и все еще ощущалось в вечернем воздухе, когда к нему добавилось что-то еще. Померещилось Бейли или остальные тоже это ощутили? Толпа за ее спиной на миг умолкла, а потом выжидающий шепот начался с новой силой.

Бейли подняла взгляд на крест с тем же страхом, с которым люди с большей виной на душе, чем у нее, смотрели бы на заносящего топор палача. Она не чувствовала ветра, но пальцы одной из набитых соломой перчаток начали подрагивать. Вскоре ожила вся рука, скользнув по перекладине, на которой держалось пугало, а одна нога начала сгибаться, ударяя каблуком о шест.

Во всем этом можно было винить ветер, пока не поднялась голова.

Зашевелилась вторая рука, пробудилась вторая нога, напряглись плечи; пугало наклонилось вперед и слабо, очень слабо попыталось оттолкнуться от креста. Голова запрокинулась к небу, потом опустилась ниже, к крышам окружающих домов, и еще ниже, к земле, к завороженной и ожидающей толпе… и если пугало действительно видело все это своими черными пуговичными глазами, тогда да, зрелище явно его взволновало… или возбудило.

Самый сильный страх вызывало у Бейли не то, что пугало шевелилось. Нет, причина была куда менее очевидна. Все живое дышало. Женщины и мужчины, кошки и коровы, птицы и обезьяны. Все живое дышало. Но не пу́гало. Его грудь и живот были так же неподвижны, как у трупа. Лишь сейчас она поняла, насколько неправильной выглядела эта имитация жизни без дыхания.

Рядом с ней встал на колени Коди — взволнованный, с широко раскрытыми глазами — и сложил руки у подбородка, закусив кончики больших пальцев. Когда Бейли обняла его за напряженные плечи, он этого, похоже, не заметил.

Пугало наконец-то смогло высвободить одну руку, а за ней и остальные конечности; вся эта пародия на человека повалилась вниз и приземлилась на бок под шорох ткани и соломы. Оно закопошилось, пытаясь подняться, медленно