Частная жизнь Тюдоров. Секреты венценосной семьи - Трейси Борман

Но худшее еще было впереди. Елизавета решила воспитывать сына своей соперницы, Джеймса (Якова), пока его мать находится в заключении. На это были дипломатические соображения, но не только. Рождение Джеймса глубоко уязвило Елизавету, и теперь она воспользовалась возможностью, чтобы создать непреодолимый барьер между ним и его матерью. Надо признать, что Мария всегда была чужой для сына — с самого его младенчества. Его воспитывали люди, испытывавшие к Марии враждебные чувства. Джеймс не проявлял никаких теплых чувств по отношению к матери и в 1583 году, когда Мария начала переговоры о совместной опеке над сыном, принял сторону Елизаветы, отказавшись от предложенной схемы. Английская королева должна была испытывать глубочайшее удовлетворение от сознания того, что мальчик, рождению которого она так завидовала, проявил больше преданности ей, чем собственной матери. «Если бы его мать обладала хотя бы половиной добросердечия, которое я нахожу в нем, он не осиротел бы так скоро», — замечала Елизавета[685]. К июлю 1586 года Джеймс доказал свое добросердечие, заключив с английской королевой союз, по которому ежегодно получал 4000 фунтов, но порывал всяческие связи с матерью.

Возможно, этот жестокий удар и подтолкнул Марию к поддержке очередного заговора, сформировавшегося под ее именем. Летом 1586 года католик Энтони Бабингтон решил убить Елизавету и возвести на трон Марию, рассчитывая на поддержку испанской армии. Королевский шпион Фрэнсис Уолсингэм вскоре узнал об этом и решил устроить ловушку для шотландской королевы. Долго ждать ему не пришлось. 17 июля Мария написала Бабингтону и поддержала его предложение «устранить» английскую королеву с помощью группы дворян. «Назначьте для этой работы шестерых джентльменов», — советовала она. Шпионы Уолсингэма перехватили письмо. Получив его, их хозяин с удовлетворением нарисовал на странице петлю висельника: Мария собственными руками подписала себе смертный приговор.

В октябре шотландскую королеву допросили в замке Фотерингей и признали виновной в государственной измене. Но ее кузина не была готова согласиться на единственное наказание, предусмотренное за подобное преступление. Мария не была предательницей в прямом смысле слова: она была помазанной королевой, и в ее жилах текла кровь Тюдоров. Смертная казнь стала бы шокирующим и опасным прецедентом — и тяжким грузом на совести Елизаветы, который мучил бы ее до конца дней. «Что они теперь скажут, когда ради безопасности собственной жизни королева-девственница решилась пролить кровь даже собственной кровной родственницы?» — стенала она[686].

Очень публичная дилемма, как поступить с Марией, тяжело сказалась на состоянии ее кузины. Елизавета до сих пор помнила тот ужас, который испытала от казни ее матери и мачехи. А теперь ей предстояло осудить свою сестру на столь же ужасную смерть. Этот период стал величайшим кризисом ее правления. Елизавета, которая всегда гордилась своим хладнокровием, пережила настоящий нервный срыв. В отчаянии она удалилась в Ричмонд — в этом дворце ей всегда было хорошо. Королеву сопровождали лишь несколько самых доверенных дам. О ее состоянии многое говорит то, что она вызвала в Ричмонд своего давнего фаворита, Роберта Дадли. Между ними вновь возникла близость, которой не было уже много лет.

Но советники королевы не оставляли ее в покое. Они требовали подписать единственный приговор, которого заслуживала Мария. Елизавета пришла в ярость от того, что они осмелились нарушить ее уединение. «Заверяю вас, — сказала она изумленным советникам, — что если бы это дело заключалось только между ней и мной, если бы Господу было угодно сделать нас обеих молочницами с ведрами в руках, и тогда это дело должно было бы решаться только между нами двумя; да, я знаю, что она сделала и что она до сих пор стремится к моему уничтожению, и все же я не могу согласиться с ее смертью»[687]. Подавленные советники уехали, и королева вернулась в личные покои.

Но выхода не было. Вскоре после этих событий Елизавета получила письмо от Марии. Это длинное, страстное послание заставило Елизавету признать жестокую необходимость казни кузины. «Я прошу, чтобы это тело, когда враги вдосталь упьются моей невинной кровью, было доставлено преданными слугами куда-нибудь на клочок освященной земли и там погребено — лучше всего во Францию, где покоятся останки возлюбленной моей матери, королевы», — писала она. Мария напоминала Елизавете об их родстве, ссылаясь на Генриха VII, «вашего и моего деда», и умоляла позволить ей послать «драгоценное украшение и последнее прости своему сыну»[688]. Продуманное или нет, но это письмо возымело желаемый эффект. Роберт Дадли писал, что оно «вызвало слезы» у его царственной подруги. Она стенала, что «боязливость ее [собственного] пола и природы» делает дилемму, с которой она столкнулась, еще более мучительной[689].

Письмо Марии осталось без ответа. Прошел еще месяц. Но с наступлением нового года Елизавета наконец решила действовать и неохотно признала, что единственным наказанием для кузины может быть только смерть. И все же мысль о необходимости подписывать смертный приговор и обрекать Марию на публичную казнь была для нее невыносима. Она тайно приказала стражнику шотландской королевы, Эмиасу Полету, «избавить ее от этого груза» — то есть ускорить смерть Марии с помощью яда или иных средств. Полет пришел в ужас и категорически отказался от подобного поручения. Понимая, что другого выхода у нее нет, Елизавета 1 февраля все же подписала смертный приговор собственной кузине.

Советники не мешкали. Прошла всего неделя, и утром 9 февраля 1587 года Мария Шотландская взошла на эшафот в большом зале замка Фотерингей. «С покатыми плечами, полным и широким лицом, двойным подбородком, ореховыми глазами и накладными рыжими волосами», Мария ничем не напоминала прекрасную женщину, которой много лет назад восторгался весь мир[690]. Но она была преисполнена решимости одержать триумф даже в смерти. Когда дамы сняли ее верхнее одеяние, под ним оказалось алое платье — цвета мученичества. Затем Мария провозгласила свой статус помазанницы божией и в последний раз обратилась к своей кузине — королеве, женщине и «сестре». Даровав прощение своему палачу, она повернулась к дамам и приказала им прекратить «рыдания и стенания».

Но в том, что последовало за этим, достоинства уже не было. Когда Мария опустила голову на плаху и дала сигнал, что она готова к смерти, палач «обрушил на ее шею» свой топор, но промахнулся, и лишь отрубил часть ее лица. «Господь Иисус, прими мою душу», — возопила Мария. Палач вновь нанес удар по шее, но не перерубил ее, и только после третьего удара голова Марии наконец скатилась с эшафота. Когда палач попытался поднять ее, она выскользнула, и в его руках остался только ее парик. Тут оказалось, что под юбками казненной королевы пряталась ее маленькая собачка. Песик выбрался и «лег между ее головой и телом, и, поскольку он был весь покрыт ее кровью, его пришлось отмывать, как и другие вещи, на которых была кровь»[691].