Частная жизнь Тюдоров. Секреты венценосной семьи - Трейси Борман

Впрочем, секрет недолго оставался секретом для придворных. И произошел взрыв. Когда Елизавета узнала, что ее изгнанная кузина украла единственного мужчину, которого она по-настоящему любила, она пришла в ярость и дала Леттис пощечину, говоря, что «как одно солнце освещает землю, так и в Англии всего одна королева»[671]. А затем она навсегда запретила этой «бессовестной девке» появляться при дворе, чтобы никогда не показываться ей на глаза. Хотя со временем королева простила Дадли, их отношения очень не скоро вновь стали такими же близкими, как и на протяжении многих лет до его брака.

Оправившись от предательства Дадли, Елизавета стала более благосклонна к своему последнему иностранному жениху, Франсуа Алансонскому и Анжуйскому. Он впервые предложил руку английской королеве в том же году, когда ее фаворит женился на Леттис Ноллис. Елизавете было сорок пять лет, ее жениху — всего двадцать три. Несмотря на большую разницу в возрасте, они стали очень близки. Герцог был единственным из множества женихов королевы, который ухаживал за ней лично. Возможно, Елизавета понимала, что он — ее последний реальный шанс на брак и рождение наследника.

Ухаживание вновь подняло старый вопрос о плодовитости Елизаветы. В анонимном трактате, распространявшемся в Венеции, утверждалось: «Невозможно надеяться на рождение наследника от женщины в годах королевы и в таком же плохом и слабом состоянии, как она»[672]. Спекуляции вокруг возможности Елизаветы иметь детей от французского герцога стали еще более активными, и главный министр королевы Уильям Сесил, который давно был сторонником союза с Францией, решил сам изучить этот вопрос. По его настоянию английскую королеву осмотрели врачи, которые подтвердили, что она способна иметь детей. Кроме того, он тщательно расспросил прачек Елизаветы и ее камер-фрейлин. Всю информацию он изложил в личном меморандуме. «Учитывая пропорции ее тела, не имеющего ни склонности к узости таза и крупности тела, ни болезней, ни отсутствия естественных качеств, относящихся к зачатию детей, но по суждению врачей, которым известно ее состояние в этом отношении, а также по мнению женщин, более знакомых с телом ее величества», Сесил делал вывод о том, что «ее величество весьма способна к деторождению»[673].

Давний фаворит Елизаветы, Роберт Дадли, который яростно выступал против союза с Анжуйским, предупреждал свою царственную подругу о том, что рождение ребенка в ее возрасте весьма опасно. Поскольку он только что ее предал, королева не обратила никакого внимания на его слова. Когда в 1579 году герцог прибыл в Англию, она явно была им очарована. Она приняла юного герцога с любовью, называла его своим «лягушонком». Судя по всему, и Анжуйский платил ей симпатией. В доказательство своей «любви и доброжелательства» он подарил ей «прекраснейший и драгоценный алмаз ценой в 5000 крон», в ответ «королева, со своей стороны, приказала своей фрейлине принести ей небольшой драгоценный аркебуз очень большой цены, чтобы подарить его месье»[674].

Во время визита Анжуйского королева почти не расставалась с ним. Она окружила жениха немыслимой роскошью. В Ричмонде она выделила ему роскошную кровать, на которой родилась сама в 1533 году. Королева лично наблюдала за обстановкой его комнат и шаловливо сказала герцогу, что он может узнать эту кровать. Елизавета намекала на то, что кровать была частью выкупа, уплаченного за бывшего герцога Алансонского. Но ее замечание можно истолковать и как свидетельство того, что во время предыдущей встречи королева и ее молодой жених спали в одной постели.

Когда Анжуйский вернулся во Францию, они с Елизаветой обменялись множеством подарков и писем. В январе 1580 года Елизавета написала своему «дражайшему» герцогу, заверяя его в своей непоколебимой любви и умоляя не слушать «бурю злых языков» при дворе. Почти откровенно намекая на Дадли, королева жаловалась на «тех, кто заставляет людей верить в то, что вы так высокомерны и так непостоянны, что они могут с легкостью заставить нас направить свою милость с нашего дражайшего на самих себя»[675]. Елизавета клялась, что отдала бы миллион фунтов, чтобы увидеть, как ее «лягушонок» снова плывет по Темзе. В 1581 году, когда перспектива их брака стала весьма далекой из-за противодействия советников Елизаветы, боявшихся конфликта с Испанией, королева написала лирическое стихотворение «На отъезд Месье»:

Это печальное стихотворение резюмирует всю жизнь королевы Елизаветы: чтобы править, она должна навсегда скрыть свои личные желания за публичным лицом монархии.

Ухаживание Анжуйского вернуло Елизавете молодость, но она с болью сознавала, что возраст постепенно берет свое. В одном письме она признавалась, что плохо спит, преследуемая дурными снами, «как старуха». Она жаловалась «на сильнейшую боль в горле, которая продолжается вот уже две недели», из-за чего она чувствовала себя слабой и уязвимой[676]. Но по иронии судьбы Елизавета переживет своего молодого жениха почти на двадцать лет. В 1583 году она тайно попросила Джона Ди предсказать будущее герцога. Астролог сделал мрачное предсказание о том, что жених вскоре совершит самоубийство. Прогноз оказался неточным, но Анжуйский действительно вскоре умер: лихорадка сгубила его в следующем же году. Хотя Елизавета к тому времени уже отказалась от идеи брака с ним, она все же горько оплакивала его смерть. В крохотном молитвеннике (два на три дюйма), по которому она молилась в личной часовне, сохранились две миниатюры Хильярда: одна изображает королеву, другая — герцога Анжуйского. Эту книгу Елизавета носила на украшенном драгоценностями поясе. И после ее смерти это была одна из самых драгоценных ее вещей.

К началу 80-х годов надежды на то, что Елизавета родит наследника династии Тюдоров, не осталось. В то же время вновь пошли слухи о том, что Елизавета чем-то больна и это не позволяет ей заниматься сексом. Мария Шотландская распространяла слух о том, что ее английская соперница «не похожа на других женщин», и если у нее все же будет муж, их брак никогда не будет консумирован. Чтобы подтвердить свои слова, Мария добавляла, что язва на ноге королевы подсохла в то самое время, когда у нее кончились месячные [677].