"Абрамсы" в Химках. Книга третья. Гнев терпеливого человека - Сергей Анисимов

Темпы продвижения Восточного фронта все равно уступали его собственным почти вдвое. Что только частично могло объясняться разницей в плотности дорожной сети. Но и там тоже, как и здесь, подходит маневренная группа на основе разведроты… Трижды потрепанной да четырежды уже пополненной… Подходит пощупать конкретный рубеж, потому что тот же генерал хрен верит данным со спутников и даже авиаразведчиков, и даже агентурной разведки, если они не подтверждены еще наблюдениями на месте… И гонит, гонит вперед войсковую разведку иногда на гибель. Так вот, подходит колонна к месту, а там заслон, и мины в восемь слоев. И мангруппа отходит, а иногда обходит заслон по перелескам и грунтовкам, и идет дальше вперед. И видит перед собой брошенные жилые модули, и иногда, по маршруту, выведенные из строя единицы техники. И идет дальше, и видит сожженные, превращенные в ничто поселки, и из руин к ним выбираются полтора десятка человек в ожогах и в тряпье, и треть из них садятся на броню… А иногда поселок или село оказываются пусть и ровно так же сожженными, но подходящую броню встречает пара-тройка десятков мужиков и ребят с трофейным, а то и штатным оружием: выжившие бывшие окруженцы, собравшие вокруг себя местных. А у них за спиной – гроздь повешенных на единственном уцелевшем телеграфном столбе людей в чужой форме, и на каждом прицеплен «собачий жетон». 1-й охранный батальон МВД Литовской Республики, 5-й химический батальон Сухопутных войск Республики Польша, ПСМОП МВС «Тернопiль»… И рот набит землей у каждого. Он видел – даже он, штабная крыса. Страшно. Но еще страшнее, когда это не хутор, не деревня, не поселок даже – а город с пригородами. И среди куч закопченных кирпичей и обломков бетонных панелей, – считаные единицы живых людей. А в некоторых целых городах – вообще никого живого, нет даже собак и голубей. И пройдя такие, его бригады и полки увеличивают темп марша еще и еще, уже полностью дойдя до белого каления, уже совершенно озверев. Лишь бы догнать отходящих, лишь бы быстрее встретиться с теми, кто не собирается отходить. С расстрелявшими собственных «паникеров и дезертиров», твердо угнездившимися на захваченной ими земле. Уверенными в том, что происходящее вокруг них – по флангам и за спиной, – это временно, случайно, неважно. Самые твердолобые, самые уверенные в себе. Те, для кого долг и присяга важнее всего. Профессионалы. Остатки этого самого Juggernaut. Да, он знал этот термин.

Командующий фронтом осознал, что уже некоторое время сидит, погруженный в собственные мысли, а начмед службы смотрит прямо на него и ждет.

– Извините, Сергей Сергеевич. Что-то я…

– Ничего страшного, товарищ Командующий. Мне что-нибудь повторить?

Следующие несколько минут генерал-лейтенант Лосев силой заставлял себя не отвлекаться: сообщаемые ему сведения и соображения были действительно важными. Но ему все равно не терпелось подумать самому, в одиночестве.

– Две статьи в журнале «Cell» сразу, в одном выпуске, – хрипловато говорил полковник медслужбы. – Одна за подписью нобелевского лауреата из Университета Южной Калифорнии, вторая из сингапурского «Биополиса». Впервые – настоящие серьезные работы по возможному молекулярному механизму действия. Даже странно, что не засекретили. Геном-то вируса уже давно расшифрован, уже месяцы как; в наши дни это нетрудно. Обе команды одновременно работали над функциональной аннотацией идентифицированных генов. Самый большой сюрприз – никакого биосинтеза нейромедиаторов зараженными вирусом клетками нет. Собственно, а толку-то в нем было бы? Вирус гриппа поражает клетки эпителия дыхательных путей и эндотелия кровеносных сосудов. А префронтальная кора головного мозга, боковые лобные полюса – да и весь головной мозг, – далеко за гематоэнцефалическим барьером. Но заболевание запускает целый каскад сигнальных событий. Непрямой, очевидно. Да, было давно известно, что возможна психомодуляция иммунной системы. Теперь вот получается, что может быть и обратная связь. Существует же биохимическая теория возникновения шизофрении… Понятно, что механизм вскрыли очень «пунктирно», его дальше еще исследовать и исследовать. Но понятно и то, что, в общем-то, это все правда. Механизм не психологический, по типу массовой истерии, например. А самый настоящий, белковый.

– Не божья воля.

– Совершенно верно, не божья воля. Вопрос – насколько этот эффект устойчив.

– В каком смысле?.. – устало поинтересовался генерал-лейтенант. Ему в голову снова лезли собственные мысли. Пора было заканчивать.

– В смысле, тяжелый хронический ринит очевидно и доказанно вызван персистенцией возбудителя: тот продолжает пребывать, сохраняться в клетках, избегая уничтожения компонентами системы иммунитета. Многие недели, многие месяцы – все отлично знают, что это нехарактерно для того же гриппа. Если запущенный и поддерживаемый вирусом сигнальный механизм влияет на психику человека, лишь пока возбудитель персистирует, – это одно. Если же он запущен один раз и дальше работает сам… Пусть хотя бы психологически. Новая точка зрения, новый, критичный взгляд на мир будут уже сформированы. И часть людей скажут: «Да что это такое со мной было?», а часть все-таки останется с этим новым взглядом. Представляете, если так?

– Спасибо, Сергей Сергеевич. Вторая часть нашей беседы показалось мне не менее важной, чем первая: о раненых, с числами и процентами. Я признаюсь, что не все понял, но… Я очень надеюсь, что все это действительно хорошие новости. Нам они нужны.

Они распрощались довольно тепло; Лосев спросил сунувшегося адъютанта, кто еще ждет с докладом, посмотрел на настенные часы, потом на наручные. Сколько-то времени еще было. Итак, поп просто примазывается к чужому результату. Насколько генералу хватало интеллекта следить за сутью рассказа полковника медицинской службы, концентрацию этих нейромедиаторов – дофамина и серотонина не изменишь никакими молитвами.

Итак, заболел точно каждый третий и почти каждый второй. Хроническим заболевание стало менее чем у четверти заболевших. Но переворот в психике, что бы там ни было: проснувшаяся совесть, прорезавшаяся критичность, или обе сразу, или что-то еще, – отмечается не только у хронических больных, но и у части острых. Значит, очень точно процент не посчитать, по крайней мере с их колокольни. Но в любом случае этот процент не слишком-то и велик. Недостаточно велик, чтобы легко и просто обеспечить им перелом в войне. Аналогичного процента боевых потерь точно было бы недостаточно: он видел, как могут драться бригады и батальоны даже с четвертью от штатного числа штыков. Но то его люди… Работают ли те же цифры для таких вот небоевых потерь у противника? Ну да, можно согласиться с тем, что это, конечно, должно серьезно действовать даже на привычных ко всякому солдат. Когда сколько-то человек в каждом отделении вдруг отбрасывают всю вколоченную в свои мозги обществом и государством убежденность в том, что «мы – силы добра, противостоящие воинству ада»… И начинает пропагандировать, что как минимум «все хороши». Или опять же, по крайней мере, что «убивать женщин и детей ради идеалов добра – грех». А некоторые не выдерживают такой перемены и кончают с собой. А некоторые – сначала открывают огонь по своим однополчанам, а уже потом кончают с собой…

Но начальник медслужбы фронта прав – что-то тут не одно. У нас тоже пропаганда была будь здоров. У нас тоже давили на мозги всей силой государственной системы. Едва совсем не задавили. До сих пор половина отказников аргументирует свое нежелание защищать Родину самыми простыми словами: «Я не хочу защищать этих, я не хочу, чтобы было, как раньше». Даже притом, что они четко и ясно увидели, что бывает, если Родину не защитить. Но у нас нет или почти нет самоубийств, у нас почти нет перехода на сторону противника от уже начавших воевать. Сдача в плен – бывает: и в безнадежных положениях, и просто от трусости. Дезертирство – тоже иногда бывает до сих пор. И все же: почему не перевернуло мозги у его людей: у тех, кто воюет в его дивизиях, бригадах, полках, батальонах? Может, важна не критичность, а все же именно совесть? Может, потому, что мы-то точно правы, защищая свою землю?