Буря Жнеца. Том 2 - Стивен Эриксон

К двери, моя милая Фейд. Подними защелку – и наружу, тихо скользя по коридору, змеиные движения конечностей, а дождь хлещет по крыше над тобой, и вода стекает по стенам грязными слезами. Довольно холодно, Фейд, ты видишь собственное дыхание, и оно напоминает тебе о том, что ты не просто жива, а созрела и возбуждена, что ты ступила на дорогу, на которой тебя ждет сладчайшая награда за твои потайные секреты, что пальцы твои играют на рукояти кинжала, а в гавани на раскачивающейся палубе глаза вглядываются во мрак сквозь промокшую холстину, и по ним сочится вода…

О да, она беспокоится из-за Вифала. Который может проснуться. До – или после. Который может услышать запах крови, вонь железа, смерть, летящую на крыльях последнего вздоха Сандалат Друкорлат. Кто может стать свидетелем, хотя у того, чем и кем является Фейд, является в действительности, свидетелей быть не должно – поскольку такое не дозволяется, никому и никогда, а значит, ей придется убить и его.

Гадюка жалит дважды.

Дверь уже рядом, последняя преграда – гребите, болваны, берег уже совсем близко! – и, конечно же, она не закрыта на засов. Ни от кого. Если не считать кровожадной девочки, чья мать сейчас смотрит сквозь холстину на раскачивающейся палубе. Единственной из детей, которая решилась на это взглянуть собственными глазами. А нам предстоит паломничество. Поскольку жизнь – лишь погоня за отголосками. Отголосками чего? Никто не знает. Но мы отправляемся в паломничество, о да, всякий раз отправляемся, и отголоски – слабые, как шепот, – иной раз все же удается поймать: скрип весел, волны, что лупят и шлепают в борт, словно ладони, требуя впустить, и бульканье крови, сосущий звук, с которым она уходит вниз. И в отголосках слышен голос капитана: Гребите! К берегу! Гребите, если жизнь дорога!

Он вспомнил историю – ту, которую всегда помнил и никогда не забудет. Старик, один в маленькой рыбачьей лодке. Гребущий прямо навстречу ледяной горе. Как он любил эту историю! Ее бесцельную торжественность, безмысленное очарование – он холодел, стоило только подумать, только представить себе эту чудесную, столь глубокую и столь глубоко бесполезную сцену. Эй, старик, что ты такое делаешь? Эй, старик – там же лед!

Внутрь, тень среди теней, один из сгустков мрака, зубы уже не блестят, зато бледно отблескивает кинжал, на который падают отражения дождя в неровном радужном оконном стекле. Тут ее начинает бить дрожь, она скрючивается, а ощущение, затопившее низ живота, стрелой бьет вверх прямо в мозг, так что перехватывает дыхание, – о нет, Фейд, не вздумай кричать. Даже стонать сейчас нельзя.

Они сдвинули койки – так, значит, сегодня ночью мужчина и эта сучка смешали сок своих чресел, ну разве не мило? Она придвигается поближе, жадно вглядывается. Узнает формы Сандалат – слева, ближе к ней. Повезло.

Фейд поднимает кинжал.

В ее сознании вспыхивают, сцена за сценой, каждое из отвратительного списка издевательств, которым эта баба постоянно ее подвергала, – раз за разом унижая Фейд, раз за разом обнажая перед окружающими ее, Фейд, тайные страхи – никто не имеет на это права, и никто не имеет права потом смеяться, пусть даже не вслух, одними глазами. Что ж, пришла пора расплатиться за все обиды. Здесь и сейчас, одним ударом.

Фейд поднимает кинжал еще выше, вдыхает полной грудью, задерживает дыхание.

Наносит удар.

Нимандр выбрасывает вперед руку, перехватывает ее запястье, очень крепко, и еще крепче, когда она пытается вырваться, ощерив зубы, глаза пылают яростью и ужасом. Запястье у нее совсем крошечное, словно он поймал тоненькую змейку, которая извивается, пытаясь развернуть лезвие, вонзить его Нимандру в ладонь. Он выворачивает руку, и запястье с жутким хрустом ломается.

Кинжал со стуком падает на доски пола.

Нимандр наваливается на нее, чтобы своим весом вдавить Фейд в пол рядом с постелью. Она пытается выцарапать ему глаза, он выпускает сломанную руку, хватает ее за здоровую. И ломает второе запястье.

Она даже не крикнула. Вот ведь удивительно. Ни звука, только прерывистое дыхание.

Нимандр прижимает ее к полу, охватывает шею руками. Начинает душить.

Хватит, Фейд. Сейчас я поступаю, как поступил бы Аномандр Рейк. Силкас Руин. Сама Сандалат, если бы проснулась. Я поступаю так, потому что тебя знаю – даже здесь и сейчас, в твоих выкатившихся глазах, переполненных жаждой жизни, я вижу истину.

Внутри у тебя пустота.

Твоя мать в ужасе смотрит на тебя. На то, что она породила. Смотрит и не верит, отчаянно пытается ухватиться за последнюю надежду – что она все перепутала, все мы перепутали, и ты – не то, что ты есть. Но сделать уже ничего нельзя. Ни для нее. Ни для тебя.

Да, Фейд, посмотри мне в глаза и знай, что я вижу тебя насквозь.

Я вижу тебя…

Его оттаскивают в сторону. От Фейд. Отдирают ладони от ее горла, больно выворачивая, чтобы разорвать хватку, – он опрокидывается на спину, мускулистые руки охватывают его, тащат прочь от Фейд, от опухшего лица, от жутких всхлипов – у бедняжки Фейд болит горлышко, может даже, там что-то порвалось. Дышать для нее истинное мучение.

Но она жива. Он упустил свой шанс, и теперь его убьют.

Сандалат орет на него – и уже давно, как он теперь понимает. Начала орать, когда Нимандр сломал Фейд второе запястье – ее разбудил крик Фейд, – конечно же, она вовсе не молчала. Когда ломаются кости, от крика не удержаться, даже если ты, как Фейд, полностью лишен души. Она кричала, а он ничего не слышал, даже отголоска – взялись за весла и вперед!

И что теперь будет? Что они сделают?

– Нимандр!

Вздрогнув, он поднял глаза на Сандалат, вгляделся в ее лицо, словно впервые увидел.

Вифал держал его сзади, прижав руки к бокам, однако вырываться Нимандр не собирался. Слишком поздно.

Фейд стошнило, в комнате резко запахло рвотой.

Кто-то ломился в дверь – которую Нимандру хватило ума закрыть на защелку, когда он следом за Фейд проник в комнату. Сандалат прокричала, что все в порядке, – у них произошел небольшой инцидент, но уже все хорошо.

Но у бедняжки Фейд сломаны запястья, нужно что-то делать.

Не сейчас, Вифал.

Жена, он совсем обмяк. Мне его отпустить?

Да, но не спускай с него глаз…

Разумеется, о чем речь.

И тогда Сандалат, присев между Нимандром и кашляющей, задыхающейся Фейд, взяла лицо Нимандра в ладони и наклонилась поближе, чтобы заглянуть ему прямо в глаза.

Что ты там видишь, Сандалат Друкорлат? Драгоценные камни, сверкающие истиной и восторгом? Черные ямы, шепчущие – у нас нет дна, нырни в чужую душу, и уже не вынырнешь? Гребите, болваны! Мы тонем! Вот только не хихикай, Нимандр, не надо. Оставайся как есть – окаменевшим снаружи. Непроницаемым. Что ты там видишь? Разумеется, ничего.