Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна - Сэмюэл Дилэни
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И часто она приходила?
– Все время, что не с тобой была.
Я подпрыгнул, перекинул себя через изгородь и приземлился на той стороне.
– Ну, где твой дурацкий камень?
– Вот…
– Не трогай меня! Так покажи.
– Вот, – повторил в темноте Дорик.
Я уцепился за край камня, полкой торчавшего из земли. Затрещали корни, с шепотом осыпалась земля, и я его откатил.
– Как ребенок, кстати? – спросил я.
Не спросить я не мог, и, прах тебя побери, Дорик, почему надо было ответить именно так?!
– Который?
К столбу была прислонена лопата. Я всадил ее в землю. Прах тебя побери, Ле Дорик.
– Наша с Фризой, – продолжил Дорик, помолчав, – через год, думаю, пойдет на комиссию. Нужно спецобучение, корректировка, но в целом девочка функциональная. Ла у нее, наверно, никогда не будет, но и тут жить не придется.
– Я не о ней спрашивал.
Лопата лязгнула о новый камень.
– И уж конечно, не о том, который полностью мой. – Во фразе была пара ледяных осколков, и Дорик с силой запустил их в меня. – Ты спрашивал о своем и моем.
А ты не знал, гадский ты андрогин.
– Он здесь навсегда, но он счастлив. Хочешь, проведай его…
– Нет. – Еще три лопаты земли. – Хороним Белыша и идем.
– Куда, например?
– Ла Уника сказала нам вдвоем пойти и убить то, что убило Фризу.
– А, это. Я знаю. – Дорик отошел к ограде, нагнулся. – Помоги.
Мы подняли вздутое, резинистое тело и оттащили к яме. Оно перевалилось через край и глухо ударилось внизу.
– Ты должен был ждать, пока я не приду, – сказал Дорик.
– Я не могу ждать. Пошли сейчас.
– Если хочешь вместе, то подождешь.
– Почему это?
– Потому, Лоби, что я им сторож – тем, кто в Клетке.
– Да гори она огнем, Клетка твоя! Я сейчас хочу идти!
– …Мне нужно обучить нового сторожа, укомплектовать все: учебную часть, кладовую. Потом еще особые рационы, и нужно проверить убежище…
– Брось все к свиньям, Дорик, пошли.
– Послушай, Лоби. У меня тут трое детей. Один твой, один – девушки, что ты любил. И один целиком мой. Двое, если любить их, и заботиться, и терпение прилагать, со временем могут отсюда выйти.
– Двое, говоришь? – Вдох заплутал в груди. – А мой, значит, тут останется. Все, я пошел.
– Лоби!
Я замер, оседлав изгородь.
– Лоби, ты в реальном мире живешь. Он с чего-то начался, он к чему-то движется, меняется. Но в нем есть хорошо и плохо, как-то поступать – правильно, а как-то – нет. Ты этого никогда не хотел признать, даже в детстве, но пока не признаешь, ты будешь несчастлив.
– Это ты про меня в четырнадцать лет говоришь.
– Нет, это я про тебя сейчас. Фриза мне много…
Я соскочил с изгороди и пошел сквозь деревья.
– Лоби!
– Чего тебе? – Я продолжал идти.
– Ты меня боишься.
– Не боюсь.
– Постой, я тебе покажу…
– Показывать ты мастер, в темноте особенно! – крикнул я через плечо. – Этим и инакий, да?
Я перешел ручей и полез по камням, злой, как Элвис. Не к долине, а кругом, где круче. Ломил в темноте и лупил по встречным веткам, по листьям… Потом в тенях кто-то возник, насвистывая.
Здесь сплошь безумцы. Редко кто знает этот мир и понимает, что по чужим лекалам ничего не сошьешь, ибо не бывает у двоих одного мнения. Тот, кто при свете дня слывет мудрецом, ночью не будет объявлен сумасшедшим.
В каждом предмете, в каждом событии опыт выявляет для него присутствие чего-то иного.
Я остановился. Звук сухих листьев под ногами, звук папоротника, скользнувшего по плечу, приблизился сзади и остановился тоже. Холмы начали сереть по верхнему краю.
– Лоби?
– Передумал насчет?..
Вздох.
– Да.
– Ну, пошли тогда… Почему передумал?
– Так, случилось кое-что.
Дорик не сказал что, а я не спросил. Шли молча, потом я заговорил:
– Знаешь, Дорик, то, что у меня к тебе, так же близко к ненависти, как то, что было с Фризой, – к любви.
– Значит, не так уж близко, чтобы сейчас беспокоиться. Ты все о себе, Лоби. Пора тебе взрослеть.
– И ты мне поможешь, да? В темноте?
– Уже помогаю.
Утро, пока мы шли, стало кармазином просачиваться от земли наверх. С первым светом у меня странно отяжелели веки, голову как камнями набили.
– Дорик, ты всю ночь пахал, да и я часа три прихватил всего. Может, поспим?
– Подожди, пусть рассветет побольше, чтобы ты не сомневался, что это я.
Странный ответ. Дорик маячил серой тенью.
Когда на востоке набралось порядочно кармазина, а остальное небо посинело, я стал искать место. Я еле волочил ноги, и всякий раз, как взглядывал на солнце, мир расплывался слезами.
– Давай здесь, – сказал Дорик.
У подножия скалы была каменная выемка. Я свалился в нее, Дорик тоже. Лежали, разделенные мачете. Помню секунду света, золотящего руку, и спину, скругленную к моему животу. Потом уснул.
Я тронул руку, тронувшую мое лицо, удержал ее на глазах, и веки распахнулись сами собой.
– Дорик?..
На меня глядела Нативия.
Мои пальцы были переплетены с ее, баюкались в люльках ее перепонок. Она смотрела испуганно, дыхание, вылетавшее из раскрытых губ, перехватило мне дух.
– Добри! Йон! – крикнула она куда-то наверх холма. – Он здесь!
Я сел:
– Где Дорик?..
Огромными скачками приближался Добри, за ним бежал Йон.
– Лоби, – выдохнул Добри, – Ла Уника хочет с тобой поговорить… Перед походом. Они с Ло Кречетом хотят…
– Вы там Ле Дорика не встретили? Куда его понесло?
И тут я увидел, как идет трещинами точеный оникс Йоновой мордочки.
– Ле Дорик умер, – сказал Йон. – Они тебя за этим звали…
– Что?
– Перед рассветом, в Клетке, у входа, – сказал Добри. – Он хоронил Белыша. Помнишь моего…
