История Крыма и Севастополя. От Потемкина до наших дней - Мунго Мелвин

Настроение и боевой дух войск как во время эвакуации, так и после нее были неоднозначными. В основном это была смесь гнева, гордости и печали. Толстой заставляет нас поверить, что «почти каждый солдат, взглянув с Северной стороны на оставленный Севастополь, с невыразимою горечью в сердце вздыхал и грозился врагам». Валериан Зарубаев, житель Севастополя и бывший командир 1-й карабинерной роты Апексопольского егерского полка, вспоминает: «Итак, Севастополь пал. Наши труды, беспримерная, одиннадцатимесячная, геройская защита привели к плачевному результату. Но совесть наша, людей маленьких, чиста, перед Государем и отечеством. Все, что от нас зависело, мы сделали безупречно»[756]. Однако не все участники событий проявляли подобный энтузиазм: другие воспоминания свидетельствуют о разной реакции. По всей видимости, решение оставить южную часть города с неодобрением встретили некоторые моряки, которые хотели защищать родной порт и морской арсенал. Примером им служил бесстрашный Нахимов. «Нам нельзя уходить, мы никакого распоряжения не получали, — жаловались они, — армейские могут уходить, а у нас свое, морское начальство; мы от него не получали приказания; да как же это Севастополь оставить? Разве это можно? Ведь штурм везде отбит; только на Малахове остались французы, да и оттуда их завтра прогонят… Мы здесь должны помирать, а не уходить; что же об нас в России скажут?»[757]

Из всех высших офицеров только Остен-Сакен, непосредственно участвовавший в обороне, вероятно, сумел в своем заявлении достучаться до сердец солдат севастопольского гарнизона: «Храбрые воины! Вы свято исполнили до конца долг и обязанность свою; современники и будущие поколения отдадут вам справедливость; Отечество гордится Вами. Мир праху храбрых товарищей наших, падших на стенах многострадального града!»[758]. Общий тон, заданный Александром II, Горчаковым, Остен-Сакеном и многими их подчиненными, заложил основу того устойчивого исторического тезиса, который Толстой мастерски уловил в первых строках «Севастопольских рассказов», — «дух Севастополя». Приведя в последнем рассказе подробное и захватывающее описание событий 8 сентября, он, однако, 2 (14) сентября лаконично записал в дневнике: «Севастополь отдан»[759]. Формально этого не произошло, но фактически город был отдан союзникам. Император и самодержец всероссийский и Русское государство избежали этого унижения. Во время долгой осады и в многочисленных сражениях Крымской войны русские солдаты проявили храбрость, патриотизм и стойкость. Они исполнили свой долг и гибли десятками или даже сотнями тысяч. Несмотря на потерю города, оборона Севастополя вошла в анналы русской истории как героическая.

Британская реакция на падение Севастополя была неоднозначной, в зависимости от должности и взглядов комментатора. У Стерлинга, например, горькое разочарование от неудачного штурма Большого редана смешивалось с восхищением действиями французской и русской армий во время сражения. 10 сентября 1855 г. в подробном рассказе он сравнивал успех «французского броска» на Малаховскую башню с «печальной катастрофой английской атаки на Редан». «Печальной, — пояснял он, — не только из-за потерь, но из-за явной неопытности генерала [Кордингтона], который не знал своего ремесла, а также действий его резервов, которые должны были поддержать первые атакующие колонны». Вместе с тем французы «совершили замечательный ратный подвиг; они были столь же удачливы, сколь и храбры». Стерлинг отметил, что русские, перед тем как оставить Редан, «перевязали наших раненых и не стали взрывать пороховой склад, что было очень гуманно с их стороны». Более того, они «превосходно организовали отход, вывели весь гарнизон в целости и сохранности по понтонному мосту… оставив нам одни руины»[760]. Его слова перекликаются с приказом Горчакова, в котором он заявлял, что русские оставили противнику не величественный Севастополь, а «пылающие развалины города»[761]. Однако Стерлинг проявил чрезмерный оптимизм, полагая, что после падения Севастополя русские оставят Крым. В длинном письме домой он подчеркивал: «…если русские тихо уйдут, мы займем обе стороны гавани, очистим их, приспособим для своих кораблей и будем ждать весны. Мы все чувствуем себя опозоренными неудачей, но также уверены, что, если бы вместо других наступали шотландцы, мы сумели бы взять бастион». Стерлинг снова критиковал английское командование, жалуясь, что «все было в руках лучших молодых генералов Кордингтона и Маркгама, но они все испортили! Кордингтон, находившийся с передовой дивизией, должен был броситься к Редану, когда увидел, что его люди дрогнули»[762].

Артиллерист Эдвард Брюс Хэмли считал причиной большого пожара, охватившего Севастополь, сочетание «результатов попаданий из наших 13-дюймовых мортир» и действий русских, направленных «на разрушение». Не зная мотивов, заставивших противника поджечь город, и учитывая, что русские, возможно, захотят вернуться, он язвительно отмечал: «…их традиция горящей Москвы, похоже, заронила в национальный характер общее представление о пользе поджогов; катастрофа русских городов и крепостей, подобная той, что произошла с Воксхоллом, видимо, считается неполной без большого пожара»[763].

Будучи адъютантом командующего артиллерией в Крыму сэра Ричарда Дакерса, Хэмли сопровождал своего начальника, который осматривал город 10 сентября. Сначала они поднялись на Центральный (Пятый бастион) и с этой высокой точки рассматривали разрушенный и сгоревший Севастополь. Отмечая «пригород из разбитых лачуг, без крыш и окон», Хэмли далее описывает, как они «смотрели через овраг на остов лучшей части города». Там «некоторые дома еще дымились, а один или два были объяты пламенем, особенно вблизи Николаевского порта». Спустившись в центр города и пройдя «по дороге, параллельной внутренней гавани», два артиллерийских офицера не встретили ни русских солдат, ни жителей, а только «множество кошек и несколько собак… последние прятались и поджимали хвосты, а первые спешили убежать». Но вскоре их ждало мрачное открытие, о котором писал Гордон. «У кромки воды, — рассказывал Хэмли, — стоял просторный и прочный барак, не затронутый бушевавшим вокруг огнем». Заглянув внутрь здания, они были потрясены: «Вряд ли возможно вообразить ситуацию более ужасную, чем у них… [русские] лежали беспомощные, мучились от ран, без ухода и без пищи, окруженные пылающими зданиями и взрывающимися минами».

Следующей ночью (11 сентября) оставшиеся корабли Черноморского флота, шесть колесных пароходов, в том числе «Владимир», воинственный капитан которого грозился уйти в Одессу, были сожжены и затоплены на рейде своими экипажами. Хэмли отреагировал на этот финальный акт непокорности такими словами: