История Крыма и Севастополя. От Потемкина до наших дней - Мунго Мелвин

Гордон описывал минные и противоминные операции французских и русских инженеров. Британцы не участвовали в этом виде наземных боевых действий, поэтому многие историки Крымской войны не уделяют внимания данному аспекту осады Севастополя. Французы и русские относились к подобным операциям очень серьезно и вкладывали в них много сил и средств. Тотлебен считал «подземную войну» настолько важной, что посвятил ей отдельный том своей истории обороны Севастополя. Во многих отношениях эта особая разновидность боевых действий, практиковавшаяся в Севастополе, стала предвестником более известных операций по прокладке минных туннелей на Западном фронте во время Первой мировой войны. Средоточием большей части минных работ как французов, так и русских был Четвертый бастион, который после первой бомбардировки стал главной целью атак французов. «Сегодня мы ужинали с семью французскими инженерами, — рассказывал Гордон. — Они были очень милы, и мы много узнали об их минных работах». Вероятно, французские инженеры слышали, как русские прокладывают минные ходы, и пытались взрывать их. После эвакуации русских из южной части Севастополя французы вошли на Четвертый бастион и выявили «две системы мин, один ярус на глубине около десяти футов от поверхности, а другой — около сорока футов». До этого французские саперы не подозревали о нижнем слое мин и с удивлением обнаружили, что «их собственные минные ходы были заминированы с помощью нижнего яруса»[787]. Только на Четвертом бастионе французы нашли не менее тридцати шести мин, готовых к взрыву — с установленными взрывателями и заблокированных. Сегодня посетители этого бастиона, известного восстановленной четвертой батареей, которой одно время командовал Лев Толстой, могут видеть вход в один из туннелей, проложенных русскими инженерами.

Взорвав доки и береговые форты на южной стороне, союзники стали искать в Севастополе новые объекты для разрушения. К этому времени в Крыму установилось неофициальное перемирие. До мирного договора было еще далеко, но для союзников имело смысл сделать город полностью непригодным для нужд армии и флота, уничтожив все полезное. Поэтому союзники в Севастополе продолжали взрывные работы. Следующим объектом, выбранным для разрушения, был комплекс Белых казарм (их еще называли Белыми домами) в восточной части Южной бухты. Здесь проявился неизбежный риск, связанный с подрывными работами. 9 марта 1856 г. Гордон писал:

Гордон пишет об этом несчастном случае с особенной горечью, поскольку его коллега Ранкин «получил повышение и стал командиром роты всего два месяца назад», а также был среди «инженеров, которые ставили лестницы» во время неудачной атаки на Редан 8 сентября 1855 г.[789].

Тем временем союзники продолжали разрушать русские казармы. Лондонская газета Times сообщала 13 марта 1856 г., что «сегодня днем, словно для того, чтобы отпраздновать заключение мира, были взорваны так называемые Белые дома». Другой объект — стоявший в доках бриг — был также «взорван в порядке эксперимента», причем, по утверждению газеты, «во многом благодаря мистеру Дину, „потрясающему ныряльщику“… [Однако его] эксперимент с бригом окончился неудачей, причину которой еще предстоит установить». Далее газета сообщала, что «мистер Дин приписывает свои редкие неудачи состоянию проводов». Как отмечали военные инженеры, в том числе Гордон, электрический способ подрыва зарядов оставался еще несовершенным. Дин, отмечала газета, был «неутомим в попытках преодолеть трудности и усовершенствовать свой аппарат»[790].

После подписания Парижского мирного договора 18 (30) марта 1856 г. взрывные работы в Севастополе наконец прекратились. Между союзниками и русскими уже имели место неофициальные контакты, в которых границей служила Черная речка. Гордон отмечал, что «русские делают хороший бизнес, продавая кресты и другие вещи нашим офицерам»[791]. Дин также упоминал об этой торговле, первом примере военного туризма: «Мы можем ходить вдоль линии разграничения, обмениваться любезностями и говорить с русскими с расстояния 20 футов. Многие из них собираются у реки… и союзники встречаются с ними на берегу, обмениваются кошельками, носовыми платками и монетами»[792].

Чарльз Гордон провел четыре трудных месяца на работах по разрушению армейской и военно-морской инфраструктуры Севастополя, взрывая доки, пристани, форты, казармы и склады. Он покинул Крым в феврале 1856 г. Гордон был грамотным инженером и пользовался уважением коллег. Подполковник Эдвард Ллойд, руководивший инженерными подразделениями в Крыму, в докладе генералу сэру Уильяму Кодрингтону отмечал «чрезвычайно ценную помощь», которую получил от многих людей, в том числе «полковника [Джона Уильяма] Гордона, заместителя командира, майора Николсона… инженера-строителя и лейтенантов инженерной службы Камбеленда, Грэхема и К. Гордона». Он хвалил этих саперов за «неослабное усердие, внимание и преданность делу». Ллойд не забыл поблагодарить Джона Дина, которому он «многим обязан»[793].

Два Гордона, однофамильцы, отличились в Севастополе, и в судьбе обоих этот опыт оставил неизгладимый след. Старший Гордон (1814–1870), которого прозвали «Старая Петарда» за невозмутимость под огнем во время осады, впоследствии получил чин генерал-майора и был удостоен рыцарского звания. Однако к тому времени сэр Уильям Гордон был уже «больным человеком, в первую очередь вследствие ранения правой руки, полученного под Севастополем. Боль никогда не покидала его и с годами только усиливалась». Вполне вероятно, что он страдал и от психологической травмы, которую сегодня называют посттравматическим стрессовым расстройством: после войны его «поведение становилось все более и более иррациональным». Во время совместного путешествия его боевой товарищ, близкий друг и более молодой однофамилец, опасаясь худшего, конфисковал у него бритву, но Уильям Гордон после непродолжительной борьбы отобрал ее и совершил самоубийство[794]. Чарльз Гордон, также дослужившийся до генерал-майора, был известен под Севастополем своей смелостью и бравадой. Его коллега, военный инженер и известный военный историк [впоследствии полковник] К. К. Чесни, писал о нем: