Константа - Александра Лимова

— Ликвид. — На секунду сжал челюсть и щелчком пальцев отбросил только что прикуренную сигарету. — Машина заряжена?

Саня кивнул и Костя направился к водительской двери, слегка поведя локтем, чтобы отпустила. Саня открыл мне заднюю дверь. Бросила взгляд на Анохина, сухо кивнувшего, подтверждающего что действие Сани обосновано. Через несколько секунд после Саниного «пристегнись», поняла, почему. И что значит «машина заряжена».

Спецсигналы проблескового в решетке радиатора и под лобовым. Почти непрерывное моргание дальним, чтобы с полосы быстрее уходили попутные автомобили, а когда не успевали, то по возможности встречка. По ночному шумная, тонущая в огнях Москва за окном, сливалась от скорости под щелчки подрулевых лепестков — ревущий двигателем автомобиль переведен в полное ручное управление и из него выжимают максимум.

Сердце билось где-то у горла, когда настал очередной поворот и снова скорость снижена, но зад вновь все равно заносит. На этот раз сильнее, едва не ударяя стоящую на светофоре машину на встречке. Саня с силой дернул меня за плечо на себя, чтобы не приложилась другим плечом о дверь, и ремень безопасности, фиксирующий на месте, врезался в тело почти до боли. Мне хотелось сказать, просто завопить, чтобы не так быстро, а в голове долбило фото фарша из металла и эхо звериной ярости в спокойном голосе: «тормоза подрезали… восемь раз перевернулся… охрана выставлена?.. подожди, Аркаш», под наложением других слов, сказанных Костей двойняшкам, казалось, уже века назад, но по факту так недавно «ваш отец сейчас я» и венчает все это почти мольба в голосе старшего кронпринца с незаслуженными побоями: «Кость… не надо». Я молчала. Не осознавала, что стиснула челюсть до боли, стиснула ручку двери и пальцы Сани под взрывы рева мотора глядя себе в колени. Молчала, потому что мне очень сложно было представить то, что сейчас происходило внутри человека, загоняющего машину до срыва в реве. Гонящего ее к тому, кого пытались убить.

Заезд в больницу, краткая заминка на КПП, когда охранник, мельком взглянув на предъявленную Костей ксиву, спешно нажимал кнопку, открывая шлагбаум.

Больница оцеплена. Несколько машин у приемного покоя, равномерно сосредоточенные люди по всей территории, куда дотягивался взгляд. Заметно подобравшиеся, когда Костя вышел из машины. Открыл дверь мне.

Снова больничные запахи. Ненавистные. Когда молча по тихим и пустым коридорам в сторону лифтов. Саня нажал на кнопку четвертого этажа и, кратко посмотрев мне в глаза, отрицательно повел головой, как только я качнулась к Анохину, с легким прищуром и обманчивым спокойствием смотрящего на табло, где последовательно сменялись цифры, пока лифт шел вверх.

Ночь царствовала за пределами больничных стен и в людях, снова рассредоточенных по всему коридору. Так же молчаливо и единовременно подобравшихся, когда Костя вышел из лифта, а мы шли за его плечом. И Саня жестко взял меня за руку, сильно переплел пальцы, настойчиво придвигая к себе. За себя.

Потому что в конце коридора, когда мы миновали пост с тихой, ничего не спросившей медсестрой, сосредоточенно глядящей в экран компьютера перед собой, началось движение.

Тихий скрип отворившейся двери вип-палаты из которой вышли двое.

Анохин, не сбавляя шага, только начал поворачивать голову в профиль, но тут же вновь посмотрел вперед после очень тихого, так, чтобы кроме Кости никто не услышал Саниного «уже», теснее и жестче сжавшего мою руку, рефлекторно попытавшуюся прервать это его движение.

Двигающиеся навстречу оба были в возрасте, оба выглядящие крайне солидно, но Костолом узнавался сразу. Хорошо за пятьдесят, косая сажень в расправленных плечах, твердый, уверенный шаг. Темные, с проседью волосы, зеленые глубоко посаженные глаза и узнаваемые черты в широком и огрубленном лице.

Человек за его плечом, лысоватый, худощавый и высокий, держащий подмышкой объемную черную папку, впился пристальным взглядом в Костю. Тонкие губы тронуты недовольством — слегка опустилсь уголки, а вот Костолом, напротив, глядя на Костю, неожиданно очень приятно улыбнулся.

— Наконец-то. — Оба остановились в шаге друг от друга и голос отца кронпринцев чистый, глубокий очень. Вкрадчивость интонаций, пробирающе серьезный взгляд без тени негативных эмоций, как будто действительно чаял увидеть, — ждал, весьма. Где же ты пропадал, дорогой мой человек?

— Рекрутов набирал. — Ровный, очень спокойный голос Кости.

— Успешно? — Одобрительно повел головой, слегка склоняя ее на бок и не моргая, глядя в лицо Анохина.

У Кости был шарм. Пленяющий внимание.

Здесь, у Костолома, был шарм просто крадущий это самое внимание. Ровными интонациями вначале и неуловимо насыщающимися чем-то к концу в каждом произносимым им слове. Тональность и тембр густые очень, насыщенные. Есть категории голосов, когда человек невольно вслушивается. Вот этот был из таких.

— В разработку Заурову дал. Через полторы недели на согласование подаст. — Снова спокойно, снова так ровно и спокойно от Константина Юрьевича.

— А с телефоном что? — Костолом вновь одобрительно кивнул и слегка приподнял брови.

— Сломался.

Костолом прицокнул языком, качая головой и мягко, располагающе улыбаясь.

— Я тебе сыновей доверил. — Отвел глаза, вынимая из кармана брюк пачку сигарет и задумчиво рассматривая ее. — Сыновей, бездетный мой друг. — Откинул крышку пачки крепкими пальцами и подал едва слышно хмыкнувшему Косте. — После похорон сразу следующие были бы. — Глядя как Анохин, в сухой благодарности кивнув, взял сигарету, тотчас щелкнул зажигалкой, поднося ее к его лицу. — Осознаешь? — держал огонь чуть дольше положенного, но затягивающийся Костя не кашлял. Костолом, вглядываясь в его глаза, усмехнулся и пламя потухло.

— Потому здесь. — Костя выдохнул дым в сторону, рассматривая сизые росчерки, тающие в воздухе.

— Костя-Костя… — протяжный вздох, откровенное сожаление, сквозящее в зеленых глазах и усталость в чуть приподнятом уголке губ, когда так искренне и при этом так спокойно такое страшное, — и убивать не хочу, а творишь херню совершенно. Дорогой мой человек, как же мне быть с тобой, не подскажешь?

— В твоем полном распоряжении, Жень.

И Костолом, глядя на него, кратко и негромко рассмеялся, пока тот вновь выдыхал дым в сторону и рассматривал его.

Он не был красив. Черты лица грубоватые, достаточно широкие и жесткие.

И с оттисками печати легкого безумия в живом, но каком-то излишне переменчивом блеске невыразимо насыщенных зеленью глаз.

Двойняшки похожи на него действительно и разительно при этом отличаются. Они унаследовали этот цвет глаз, правда, не настолько густой. Их черты лица тоньше, они почти точенные, какие-то ближе едва к не аристократическим. Линия губ совершенна, плюсом выдающиеся скулы и впалые щеки. Выстрелом на поражение их живой, разумный взгляд под теменью густых, темных ресниц. И контрольным — их фон спокойствия. Даже у Аркаши, частенько бывающим недовольным в момент нашего с ним тесного контакта при проживании на одной территории, но парадоксально, фон спокойствия. Нет, не так. Стабильности. Они оба, кронпринцы, эмоциональны, но за всплесками чувствуется адекватность, спокойная стабильность. Они сыновья Костомарова, это видно невооруженным глазом, но пошли в мать, очевидно.