Унесенные ветром. Том 2 - Маргарет Митчелл

— В чем все-таки дело, дружок?

Никто на свете не мог бы произнести это дурацкое слово такласково, как Ретт, даже когда он слегка издевался, но сейчас никакой издевки небыло. Скарлетт подняла на него измученный взгляд, и почему-то ей стало легче,хотя она и не прочла на его лице ничего. Она сама не могла понять, почему ейстало легче, — ведь он такой черствый, такой непредсказуемый. Возможно, ейстало легче потому, что — как он часто говорил — они так схожи. Иной раз ей казалось,что все, кого она когда-либо знала, — все ей чужие, кроме Ретта.

— Вы не хотите мне сказать? — Он как-топо-особенному нежно взял ее за руку. — Ведь дело не только в том, чтостарина Фрэнк оставил вас одну? Вам что — нужны деньги?

— Деньги? О господи, нет! Ах, Ретт, мне так страшно.

— Не будьте гусыней, Скарлетт, вы же никогда в жизниничего не боялись.

— Ах, Ретт, мне страшно! — Слова вылетали такстремительно — как бы сами собой. Ему она может сказать. Она все может сказатьРетту. Он ведь далеко не ангел, так что не осудит ее. А до чего же приятнознать, что существует на свете человек плохой и бесчестный, обманщик и лгун, вто время как мир полон людей, которые в жизни не соврут даже ради спасениясвоей души и скорее погибнут от голода, чем совершат бесчестныйпоступок! — Я боюсь, что умру и прямиком отправлюсь в ад.

Если он станет над ней смеяться, она тут же умрет. Но он нерассмеялся.

— На здоровье вам вроде бы жаловаться не приходится..,ну, а что до ада, так его, может, и нет.

— Ах, нет, Ретт, он есть. Вы знаете, что есть!

— Да, я знаю, что есть ад, но только на земле. А непосле смерти. После смерти ничего нет, Скарлетт. Вы сейчас живете в аду.

— О, Ретт, это же святотатство!

— Но удивительно успокаивающее. А теперь скажите мне,почему вы думаете, что отправитесь прямиком в ад?

Вот теперь он подтрунивал над ней — она это видела по тому,как поблескивали его глаза, но ей было все равно. Руки у него такие теплые итакие сильные, и так это успокаивает — держаться за них!

— Ретт, мне не следовало выходить замуж за Фрэнка.Нехорошо это было. Ведь он ухаживал за Сьюлин, он любил ее, а не меня. А ясолгала ему, сказала, что она выходит замуж за Тони Фонтейна. Ах, ну как ямогла такое сделать?! — А-а, вот, значит, как все произошло! А я-то удивлялся.

— А потом я причинила ему столько горя. Я заставлялаего делать то, чего он не хотел, — заставляла взимать долги с людей,которые не могли их отдать. И он так огорчался, когда я занялась лесопилками, ипостроила салун, и наняла каторжников. Ему было до того стыдно — он не моглюдям в глаза смотреть. И потом, Ретт, я убила его. Да, убила! Я ведь не знала,что он в ку-клукс-клане. Мне и в голову не могло прийти, что у него хватит наэто духу. А ведь я должна была бы знать. И я убила его.

— «Нет, с рук моих весь океан Нептуна не смоет кровь».[21]

— Что?

— Не важно. Продолжайте.

— Продолжать? Но это все. Разве не достаточно? Я вышлаза него замуж, причинила ему столько горя, а потом убила его. О господи! Простоне понимаю, как я могла! Я налгала ему и вышла за него замуж. Тогда мнеказалось, я поступила правильно, а сейчас вижу, как все это было нехорошо.Знаете, Ретт, такое у меня чувство, словно и не я все это делала. Я вела себя сним так подло, а ведь я в общем-то не подлая. Меня же иначе воспитывали. Мама…— Она замолчала, стараясь проглотить сдавивший горло комок. Она весь деньизбегала думать об Эллин, но сейчас образ матери встал перед ее глазами.

— Я часто думал, какая она была. Вы всегда казались мнеочень похожей на отца.

— Мама была… Ах, Ретт, я впервые радуюсь, что онаумерла и не может меня видеть. Ведь она воспитывала меня так, чтобы я не былаподлой. И сама была со всеми такая добрая, такая хорошая. Она бы предпочла,чтоб я голодала, но не пошла на такое. И мне всегда хотелось во всем походитьна нее, а я ни капельки на нее не похожа. Я об этом, правда, не думала — мне остоль многом приходилось думать, — но очень хотелось быть похожей на нее.И вовсе не хотелось быть как папа. Я любила его, но он был.., такой.., такойбезразличный к людям. Я же, Ретт, иной раз очень старалась хорошо относиться клюдям и быть доброй к Фрэнку, а потом мне снился этот страшный сон и такойнагонял на меня страх, что хотелось выскочить на улицу и у всех подряд хвататьденьги — не важно чьи — мои или чужие.

Слезы ручьем текли у нее по лицу, и она так сильно сжала егоруку, что ногти впились ему в кожу.

— Что же это был за страшный сон? — Голос Реттазвучал спокойно, мягко.

— Ах, я и забыла, что вы не знаете. Так вот, стоило мненачать хорошо относиться к людям и сказать себе, что деньги — не главное насвете, как мне тут же снился сон: снова я была в Таре — как бы сразу послесмерти мамы и после того, как янки побывали там. Ретт, вы и представить себе неможете… Стоит вспомнить об этом, как я вся холодею. Я снова вижу сожженныепоместья, и такая тишина повсюду, и нечего есть. Ах, Ретт, когда я вижу этотсон, я снова чувствую голод, как тогда.

— Продолжайте.

— В общем, я снова чувствую голод, и все — и папа, идевочки, и негры — все кругом голодные и только и делают, что твердят: «Естьхотим», — а у меня самой в животе пусто, даже режет, и очень мне страшно.А в голове все время вертится мысль: «Если я из этого выберусь, то никогда,никогда больше не буду голодать». Потом во сне все исчезает, клубится серый туман,и я бегу, бегу в этом тумане, бегу так быстро, что кажется, сейчас лопнетсердце, а за мной что-то гонится, и больно дышать, и мне почему-то кажется, чтоесли только я сумею добраться, куда бегу, все будет в порядке. Но я сама незнаю, куда бегу. И тут я просыпаюсь, вся в холодном поту от страха — до тогомне страшно, что я снова буду голодать. И когда я просыпаюсь, у меня такоечувство, что все деньги мира не в силах спасти меня от этого страха и голода. Атут еще Фрэнк мямлил, еле поворачивался, ну и я, конечно выходила из себя ивскипала. Он, по-моему, ничего не понимал, а я не могла ему объяснить. Я вседумала, что когда-нибудь отплачу ему сторицей — когда у нас будут деньги икогда у меня пройдет этот страх перед голодом. А теперь уже поздно: он умер. Ах,когда я так поступала, мне казалось, что я права, а теперь вижу: вовсе я былане права. Если бы начать все сначала, я бы иначе себя вела.

— Хватит, — сказал он; высвободил руку из еекрепко вцепившихся пальцев и достал чистый носовой платок. — Вытрите лицо.Это же бессмысленно — так себя терзать.

Она взяла носовой платок, вытерла мокрые от слез щеки ипочувствовала, что ей стало легче, словно она переложила часть бремени со своихплеч на его широкие плечи. Он был такой уверенный в себе, такой спокойный, дажелегкая усмешка в уголках рта успокаивала, как бы подтверждая, что ее смятение итерзания — пустое.