2666 - Роберто Боланьо

Начальник отдела сказал, чтоб Фейт и думать забыл о публикации интервью с членами Братства.

— Эти негры, их сколько там? — спросил он.

— Где-то двадцать, — ответил Фейт.

— Двадцать черномазых, — фыркнул начальник отдела. — Из них пять агенты ФБР под прикрытием.

— А может, и больше, — сказал Фейт.

— А нам-то чем они могут быть интересны?

— Глупостью. Бесконечным множеством способов, которыми мы можем себя же и уделать.

— Оскар, ты что, в мазохисты подался? — удивился начальник отдела.

— Возможно.

— Трахаться надо больше, — отрезало начальство. — Тусоваться, больше музыки слушать, с друзьями встречаться и болтать о том о сем.

— Я тоже об этом думал, — согласился Фейт.

— О чем об этом?

— Ну, что трахаться надо больше.

— Об этом не надо думать, это надо делать, — наставительно сообщил начальник отдела.

— Сначала надо подумать, — настоял Фейт. Потом добавил: — Ну так что, даешь зеленый свет репортажу?

Начальник покачал головой:

— Даже не думай. Можешь репортаж свой журналу философии продать, или там журналу по проблемам городской антропологии, можешь, если так хочется, ебучий сценарий для кино забацать, чтоб Спайк Ли эту хуйню снял, но я — я — публиковать это не буду.

— Ладно, — вздохнул Фейт.

— Эти ебанаты с фоткой бен Ладена там дефилировали, — сердился начальник.

— Ну у них яйца стальные, это да, — сказал Фейт.

— Железобетонные у них яйца — вот только они придурки конченые.

— Думаю, это идея кого-нибудь из агентов, — сказал Фейт.

— А плевать, кому бы это в голову ни пришло — это знак.

— Знак чего? — удивился Фейт.

— Что мы на планете психов живем.

Когда к телефону подошел начальник отдела, Фейт его сориентировал насчет событий в Санта-Тереса. На самом деле он просто кратко пересказал репортаж. Фейт описал убийства женщин, сказал, что, скорее всего, эти преступления совершил один и тот же человек, максимум — два. Так что это теперь самая крупная серия убийств за всю историю, плюс там еще наркотрафик и граница близко, полиция насквозь коррумпирована и город растет бесконтрольно, Фейт заверил начальство, что ему нужна неделя, не больше, чтобы все выяснить, и что потом он уедет в Нью-Йорк и за пять дней соорудит репортаж.

— Оскар, — сказало начальство, — ты там для чего? Правильно, чтобы про ебучий бокс написать.

— Это важнее, — не согласился Фейт. — Этот поединок — фигня на постном масле, я тебе про гораздо более интересные вещи предлагаю писать.

— И что же ты мне предлагаешь?

— Портрет индустриальной цивилизации Третьего мира! — сказал Фейт. — Аide-mémoire[21] об актуальной ситуации в Мексике, панораму приграничного района, полицейское расследование невероятной важности. Вот как-то так, блядь.

— Чего там ты сказал? Aide-mémoire? — переспросило начальство. — Это чо, французский, черная ты морда? С каких это пор ты у нас по-французски заговорил?

— Да не знаю я французский, — ответил Фейт, — я просто знаю, что это, блядь, aide-mémoire называется.

— Да я как бы тоже знаю, что такое, блядь, aide-mémoire, — сообщило начальство. — И еще знаю, что значит merci, au-revoir и faire l’amour. То же самое, что coucher avec moi, помнишь эту песню? Voulez-vous coucher avec moi, ce soir? И что-то кажется мне, ты, ниггер, желаешь coucher avec moi, а voulez-vous — не говоришь. А ведь это, блин, самое главное в этом случае. Понял меня, нет? Говори — voulez-vous. А то хуй те с маслом.

— Здесь материала на серьезный репортаж, — настаивал Фейт.

— Сколько ебучих братанов замешано в этом деле? — вдруг поинтересовался начальник отдела.

— Ты, сука, о чем мне вообще говоришь? — изумился Фейт.

— Сколько, блядь, там негров с петлей на шее? — спросил начальник отдела.

— Да я откуда знаю, я тебе про серьезный репортаж говорю, — уперся Фейт, — а не про бунт в гетто.

— Значит, ни одного, бля, братана в этой истории не замешано, — резюмировало начальство.

— Братанов нет, но есть под двести убитых мексиканок, сукин ты сын, — настаивал на своем Фейт.

— Какие там шансы у Каунта Пикетта?

— Засунь своего Каунта Пикетта в свой черный зад, — твердо ответил Фейт.

— Ты его соперника уже видел? — спросил шеф.

— Засунь Каунта Пикетта себе в жопу, ебучий ты пидорас, — сказал Фейт. — И попроси постоять посторожить, я ж вернусь в Нью-Йорк и запинаю его тебе по самые гланды, сукин ты сын.

— Исполняй свой долг и не пизди, черномазый, — напутствовал его начальник отдела.

Фейт повесил трубку.

Рядом с ним, улыбаясь, стояла женщина в джинсах и куртке из грубой кожи. На ней были черные очки, на плече висели брендовая сумка и фотоаппарат. Она походила на туристку.

— Вам интересны убийства в Санта-Тереса? — спросила она.

Фейт посмотрел на нее, и до него не сразу дошло: а она ведь слушала весь этот телефонный разговор.

— Меня зовут Гуадалупе Ронкаль, — сказала женщина и протянула ему руку.

Он пожал ее ладонь, хрупкую и тонкую.

— Я журналист, — сказала Гуадалупе Ронкаль, когда Фейт отпустил руку. — Но я здесь не для того, чтобы писать о боксе. Этот вид боев мне не интересен, хотя я знаю, что некоторые женщины находят бокс очень сексуальным. Но мне он кажется чем-то вульгарным и бессмысленным. Вы так не думаете? Или вам нравится смотреть, как два мужика колотят друг друга?

Фейт пожал плечами.

— Вы не отвечаете мне? Что ж, кто я, в самом деле, чтобы судить о спортивных пристрастиях. На самом деле мне никакой вид спорта не нравится. Ни бокс — я уже объяснила почему, — ни футбол, ни баскетбол, даже легкая атлетика — и та не нравится. Вы, наверное, зададитесь вопросом: что делает эта женщина в гостинице, под завязку набитой спортивными журналистами, почему она не остановилась в другом месте поспокойнее, где не пришлось бы каждый раз за стойкой бара или за столиком в ресторане выслушивать печальные и горькие истории о давно прошедших и позабытых боях? Я вам расскажу — если вы присядете за столик и выпьете со мной.

Пока он шел вслед за ней, в голове мелькнуло: а ведь она наверняка психическая. Или вообще женщина легкого поведения. Но Гуадалупе Ронкаль не походила ни на сумасшедшую, ни на шлюху, хотя на самом деле Фейт представления не имел, как выглядят мексиканские сумасшедшие или шлюхи. Впрочем, как журналистка она тоже не выглядела. Они сели на террасе, откуда открывался вид на строящийся дом десяти этажей или даже выше. Другая гостиница, сообщила женщина равнодушным голосом. Некоторые рабочие, опершись на балки или сидя на сложенных кирпичах, в свою очередь наблюдали за ними — во всяком случае, так показалось Фейту, хотя подтвердить это он бы не смог: фигурки, переходившие с места на место в строящемся здании, отсюда казались слишком маленькими.

— Я, как уже сказала, журналистка, — сказала Гуадалупе Ронкаль. — Работаю на одну из самых