Imprimatur - Рита Мональди

От Пеллегрино мы прошли к Дульчибени, которого мое присутствие как будто слегка стесняло. Вскоре я понял почему: Кристофано попросил его обнажить срамные части тела. Пациент бросил в мою сторону недовольный взгляд и заворчал. Видя, что он стесняется, я отвернулся. Кристофано заверил его, что я не стану на него смотреть, а врача бояться – последнее дело, и попросил его встать на постели на четвереньки, оперевшись на локти, чтобы можно было подобраться к его геморрою. Дульчибени, хотя и нехотя, сделал, как его просили, но прежде схватился за свою табакерку. Мне Кристофано велел присесть лицом к лицу к престарелому господину и покрепче ухватить его за плечи, чтобы при накладывании лекарства пациент чего доброго не дернулся и жидкость не попала на его мошонку или уд, в противном случае его гениталиям грозил ожог. Заслыша эти указания, Дульчибени с трудом подавил дрожь и сделал запасец из табакерки.

Кристофано приступил к лечению. Как и следовало ожидать, Дульчибени забился от боли, издавая короткие пронзительные вопли. Чтобы отвлечь его, доктор попытался завязать с ним беседу, для начала поинтересовавшись, откуда он родом, для чего прибыл из Неаполя в Рим и все в таком духе. Я бы поостерегся задавать ему подобные вопросы. Дульчибени (как и предполагал аббат Мелани) отвечал односложно, не желая поддерживать разговор. Я не услышал ничего, что могло бы пригодиться нам с аббатом. Тогда Кристофано завел речь о том, о чем в эти дни не говорил только мертвый, – об осаде Вены. Он спросил, как на это смотрят в Неаполе.

– Понятия не имею, – лаконично ответил Дульчибени, чего, впрочем, и следовало ожидать.

– Но ведь уже месяцы об этом судачит вся Европа! Кто, по-вашему выйдет победителем? Правоверные или нечестивцы?

– И те и другие и ни те ни другие, – раздраженно пробурчал пациент.

Мне вдруг пришло в голову: а станет ли Дульчибени разговаривать сам с собой на эту неприятную для него тему, когда мы закончим процедуру и откланяемся.

– Что вы хотите этим сказать? – не отставал от него Кристофано, продолжая прижигать болячки, отчего Дульчибени издавал теперь уже хриплые вскрики. – На войне, если ей не кладется предел договором, всегда есть победитель и побежденный.

Тут Дульчибени дернулся, и мне пришлось схватить его за шиворот, чтобы удержать. Не знаю, было ли это вызвано болью или чем другим, однако на сей раз он соизволил снизойти до разговора с существом из плоти и крови, а не с собственным изображением в зеркале.

– Да что вы об этом знаете! Только и толкуют о христианах и османах, католиках и протестантах, верных и неверных, как будто они и вправду существуют среди верующих: здесь римские католики, там галликанцы и так далее. Но алчность и жажда власти не нуждаются в иной вере, они сами себе вера.

– Да как же это! Утверждать, что христиане и турки – одно и то же… слышал бы вас отец Робледа.

Но Дульчибени его уже не слушал. Он продолжал судорожно втягивать ноздрями содержимое табакерки, а в голосе его время от времени прорывалась такая лютая ненависть, что было ясно, какую нестерпимую боль причиняет ему метод лечения, избранный Кристофано. Я держал его крепче некуда, а сам отводил глаза в сторону, что было не так-то просто в той позе, в какой находился я сам.

И вдруг нашего пациента прорвало: в нем вскипел такой гнев против Бурбонов, Габсбургов, Стюартов и Оранского дома вместе взятых, что никому не показалось бы мало. А поскольку Кристофано как добрый тосканец принял сторону Бурбонов (состоявших в родстве с герцогом Тосканским, правителем и его родного города Сиены), Дульчибени с особенным неистовством обрушился на Францию.

– Что сталось с прежним дворянством, которым так гордилась эта нация? Дворянчики, что толпятся ныне при дворе, – сплошь бастарды! Конде, Конти, Бофор, герцог Мэнский, герцог Вандомский, герцог Тулузский… Их именуют принцами крови. Но о какой именно крови идет речь? Давайте разберемся. Крови тех шлюх, с которыми спал король-Солнце или его дед Генрих Наваррский! А уж этот-то выступил с войском в Шартр с одной целью – заполучить Габриель д'Эстре[164], которая, прежде нежели лечь с королем, потребовала назначения своего отца на должность губернатора города, а брата – архиепископом. Ей удалось задорого продать себя королю, даже после того, как она побывала в постелях Генриха III (это принесло старику д'Эстре шесть тысяч дукатов), банкира Замета, герцога де Гиза, герцога Лонгвильского и герцога Бельгардского. И все это, несмотря на двусмысленную репутацию ее бабки – любовницы Франциска I, папы Климента IV и Карла Валуа. Что же удивительного в том, – Дульчибени перешел на крик, – что крупные вассалы короля возымели охоту очистить королевство от этих мерзостей, разделавшись с Генрихом Наваррским. Но было уже слишком поздно! Слепая власть к этому времени всех их безжалостно обобрала и раздавила.

– Сдается мне, вы несколько преувеличиваете, – отозвался Кристофано, на миг оторвав взгляд от заднего прохода пациента и с беспокойством переводя его на лицо.

Я, со своей стороны, также считал, что Дульчибени излишне горячится. Даже с учетом того, какую боль причиняло ему прижигание, вопросы Кристофано, скорее носившие характер дежурных, не заслуживали такого накала страстей. Дрожь в членах свидетельствовала о необычайном нервном возбуждении господина в летах. Тот порошок, которым он то и дело потчевал свой нос, явно не успокаивал его. Мелькнула мысль: будет нелишним донести обо всем этом аббату Мелани.

– Послушаешь вас, так ни в Версале, да и ни при одном другом дворе вообще нет ничего хорошего.

– Версаль! И вы говорите о Версале, где что ни день попирается благородная кровь предков! Что сталось с рыцарством? Сбилось в кучу вокруг короля и его ростовщика Кольбера, все в одном-единственном дворце, и занято тем, что проматывает свое достояние на балы и охотничьи забавы, вместо того чтобы защищать поместья своих славных предков?

– Но, введя такой порядок, Людовик XIV положил конец заговорам, – возразил Кристофано. – Его дед король умер от удара кинжалом, отец был отравлен, он сам ребенком испытал ужасы Фронды! Пусть уж все будут в одном месте, на виду.

– Это-то верно. Но ведь он присвоил себе достояние французской знати. И не понял, что прежде распыленная по всей стране знать оставалась лучшей опорой власти на местах, хоть и представляла угрозу центру.

– Что вы имеете в виду?

– Монарх может держать королевство в узде, только если у него повсюду верные подданные. Людовик же поступил наоборот: объединил аристократию в одно целое. А у целого есть только одна шея, и если народу вздумается ее перерезать, достаточно будет малого.

– Ну уж этому никогда не бывать! – вскипел тут и Кристофано. – Народ Парижа не станет обезглавливать дворян. А король…

Дульчибени гнул свое, не обращая больше никакого внимания на возражения Кристофано и перейдя чуть ли не на крик: