Дьявол в Белом городе. История серийного маньяка Холмса - Эрик Ларсон

Для того чтобы привлечь как можно больше посетителей в заключительный период работы выставки, Фрэнк Миллет решил каждый день сделать праздничным: с музыкой, речами, фейерверками и высадкой самого «Колумба» из полномасштабных копий «Ниньи», «Пинты» и «Санта-Марии», построенных в Испании для выставки. Миллет нанял актеров, исполнявших роли Колумба и его капитанов; команды состояли из матросов, которые привели каравеллы в Чикаго. Миллет договорился с павильоном «Садоводство и огородничество» о временной аренде тропических растений и деревьев и о размещении их на берегу озера. Он планировал также засыпать прибрежную полосу опавшими листьями дубов и кленов, чтобы подчеркнуть тот важный факт, что Колумб причалил к берегу осенью, невзирая на то, что живые пальмовые листья были совершенно не похожи на мертвые опавшие листья местных деревьев. Сойдя на берег, Колумб должен был воткнуть свою шпагу в землю и объявить Новый Свет владением Испании, а его люди в это время, расположившись вокруг него, приняли позы и придали своим лицам такие выражения, которые в точности соответствовали тому, что было изображено на двухцентовой почтовой открытке, выпущенной в честь открытия Колумба. А при этом, как писала «Трибюн», индейцы, нанятые для участия в шоу Буффало Билла и других ярмарочных представлениях, «внимательно и настороженно взирали» на высадившуюся группу, издавали тревожные беспорядочные крики и бегали «взад-вперед» по берегу. Этот сценарий, по замыслу Миллета, должен был перенести посетителей выставки «на 400 лет назад» – несмотря на то, что испанские каравеллы тащили к берегу паровые буксиры.

Однако первый большой день наступил для мэра Гаррисона – День американских городов, отмечавшийся в воскресенье 28 октября. Пять тысяч мэров и членов городских муниципальных советов приняли приглашение Гаррисона почтить выставку своим присутствием. Среди них были мэры Сан-Франциско, Нового Орлеана и Филадельфии. Какие-либо документальные свидетельства присутствия или отсутствия на этом торжестве мэра Нью-Йорка неизвестны.

В то утро Гаррисон обрадовал репортеров, подтвердив, что циркулирующие слухи о нем и юной мисс Энни Говард являются обоснованными и что они планируют сочетаться законным браком 16 ноября.

Само торжество началось после полудня, когда он, поднявшись на трибуну, выступил перед собравшимися мэрами с речью. По мнению друзей, он никогда не выглядел таким красивым, таким жизнерадостным.

Он высоко оценил замечательные преобразования, произошедшие в Джексон-парке. «Вы только взгляните на него теперь! – призвал он своих коллег. – Эти здания, этот зал; многовековая мечта поэтов воплотилась в жизнь благодаря неистовому вдохновению архитекторов». Призывая собравшихся в свидетели, он объявил: «Я и сам воспрял духом (наверняка это был намек, адресованный мисс Говард), и я верю, что еще увижу тот день, когда Чикаго станет самым большим городом Америки и третьим по величине городом на земном шаре». Ему было уже шестьдесят восемь лет, но он объявил, обращаясь к аудитории: «Я намерен прожить еще не менее полувека и в конце этого срока увидеть, как будет трястись Лондон от страха, что Чикаго его превзошел…»

Глядя на мэра Омахи [214], он великодушно предложил ему сделать Омаху пригородом Чикаго.

Сменив тему, он продолжал: «Я чувствую себя подавленным и нездоровым, когда, глядя на эту величественную выставку, думаю о том, что ей суждено превратиться в прах», – он надеялся, что снос ярмарочных строений можно будет осуществить быстро, и процитировал недавнее замечание Бернэма: «Пусть она проходит; она должна пройти, а поэтому пусть она проходит». Так давайте же поднесем к ней горящий факел и сожжем ее. Я согласен с Бернэмом. Если мы не можем сохранить ее в нынешнем виде даже до следующего года, я за то, чтобы поднести к ней факел и сжечь ее. Пусть она уходит в сияющую высь к вечному небу».

* * *

Прендергаст потерял терпение. Его визит в офис корпорации адвокатов – ведь по всем правилам, это был его офис – закончился тем, что его подвергли унижению. Они открыто насмехались над ним. Самодовольно ухмылялись. Ведь Гаррисон обещал ему эту работу. Что же он должен сделать, чтобы привлечь к себе внимание мэра? Все посланные им почтовые открытки ни к чему не привели. Никто не ответил ему, никто не принял его всерьез.

В День американских городов, в два часа дня Прендергаст вышел из дома своей матери и пошел к обувному мастеру на Милуоки-авеню. Он заплатил сапожнику четыре доллара за бывший в употреблении шестизарядный револьвер. Он знал, что револьверы этой модели не гарантированы от случайного выстрела при толчке или падении, поэтому он зарядил барабан пятью патронами, а гнездо напротив бойка оставил пустым.

Позднее он получит подтверждение, что эта предосторожность была явно нелишней.

* * *

В три часа – примерно в это время Гаррисон произносил речь – Прендергаст вошел в расположенное в центральном Чикаго административное здание «Юнити», в котором находился офис губернатора штата Джона П. Алтгелда.

Прендергаст был бледен и выглядел необычайно взволнованным. Дежурный по зданию счел его манеру поведения опасной и не разрешил ему войти.

Прендергаст вышел на улицу.

* * *

Уже почти стемнело, когда Гаррисон, покинув Джексон-парк, поехал в северном направлении сквозь холодный вечерний смог к своему особняку на Эшленд-авеню. За эту неделю температура резко понизилась, опустившись в ночное время до тридцати градусов, и небо казалось постоянно пасмурным. К семи часам Гаррисон добрался до дому. Повозившись недолго с окном первого этажа, он сел ужинать со своими двумя детьми, Софи и Престоном. У мэра были и другие дети, но они были уже взрослыми и жили отдельно. Ужин, конечно же, не обошелся без арбуза.

В самый разгар ужина, примерно в семь тридцать, кто-то позвонил в колокольчик входной двери. Мэри Хэнсон, горничная, открыла дверь и увидела худощавого молодого человека с гладко выбритым лицом и коротко стриженными черными волосами. Вид у него был нездоровый. Он попросил позвать мэра.

Вообще-то в этой просьбе не было ничего необычного. Вечерние визиты посторонних людей были обычным делом в этом доме на Эшленд-авеню, и Гаррисон гордился своей доступностью для любого гражданина Чикаго, независимо от его социального положения. Сегодняшний посетитель выглядел более убогим и несчастным по сравнению с другими, да и поведение его казалось странным. Но тем не менее Мэри Хэнсон попросила его снова прийти через полчаса.

* * *

Тот день для мэра был не только волнующим, но и утомительным. Он заснул, сидя за столом. Вскоре после восьми часов его сын вышел из-за стола и пошел в свою комнату, чтобы переодеться и направиться на встречу, назначенную на более позднее время где-то в городе. Софи тоже поднялась в свою комнату, собираясь писать письмо. Дом был удобным, с хорошим освещением. Мэри Хэнсон и другие слуги собрались на кухне, намереваясь поужинать.

Ровно в восемь часов вновь позвонил колокольчик на входной двери, и снова Мэри Хэнсон пошла открывать дверь.