Сибирская жуть-7 - Андрей Буровский

В честь Александра Михайловича Сибирякова, прямого потомка Ивана Сибирякова, обменивавшегося письмами и дарившего шубу Державину, назван остров в Карском море и ледокол, построенный в 1909 году в Глазго (британцы называли этот корабль «Беллавенчур»). «Беллавенчур» куплен русским правительством в 1916 году и назван «Сибиряков».

Во время Второй мировой войны «Сибиряков» придали ледокольному отряду Беломорской флотилии; в 1942 году возле острова Белуха в Карском море в неравной битве с нацистским кораблем «Адмирал Шпее» «Сибиряков» был потоплен. В 1945 году «Сибиряковым» назвали другой корабль Северного ледокольного флота.

Насколько мне известно, этот корабль плавал под именем «Сибиряков» чуть ли не до 1980-х годов. Вот о современных потомках Сибирякова рассказывали мне разное: от того, что живут они сейчас в Калифорнии и далеко не бедствуют, и кончая рассказом о том, как в 1942 году в лагерном пункте на Аркагале (Колыма) умер последний в роду Сибиряковых, внук Александра Михайловича. Что здесь правда, мне трудно сказать, но, может быть, речь шла о разных ветвях рода Сибиряковых — за века процветания он очень разросся.

Рассказывать об иркутских купцах можно почти что бесконечно. Чего стоит хотя бы история про то, как энциклопедически образованный человек, личный друг Карла Линнея, Эрик Лаксман пришел к выводу: невыгодно рубить лес, чтобы из золы делать поташ, столь необходимый для выдувки стекла. Надо искать природные минералы, и он даже знает, какие. Эрик Лаксман увлек своим проектом купца Солдатова, они построили завод… И весь мир завоевал лаксмановский метод создания стеклянного теста, основанный на применении минерального сырья и дающий более чистое, более красивое, более качественное стекло.

Или вот история Василия Николаевича Баскина, который собрал великолепную библиотеку в десятки тысяч томов, а незадолго до смерти передал ее в Румянцевский музей в Москве. Библиотека Баскина заложила основу современной Государственной библиотеки России.

Вообще число иркутян, хорошо заметных в масштабах истории России, или деятелей русской истории, оказывавшихся в Иркутске хоть ненадолго, огромно. Побывал здесь даже Абрам Ганнибал, дед А.С. Пушкина и знаменитый арап Петра Великого. В 1727 году, сразу после смерти Петра I, он был частично командирован, а частично сослан в Иркутск. Здесь он претерпел столько самых невероятных приключений, что хватит на многотомный роман, и основал к тому же Селенгинскую крепость.

Но события, о которых я хочу рассказать, прямо связаны именно с усадьбой Сибиряковых. Этот дом и сам по себе очень красив, великолепно вписывается в иркутский городской ансамбль и заметен в любое время года. Но особенно — иркутской весной…

Дело в том, что весна в Восточной Сибири — это, с одной стороны, не совсем подходящее для земледелия время. Русским крестьянам, переселявшимся в эти края, не особенно нравилась такая весна, с вечными заморозками вплоть до июня, а часто и в самом июне. Если кто-то не поверит, могу выступить в роли свидетеля— на моих глазах в 100 километрах к северу от Красноярска 27 июня 1987 года температура упала до плюс 5 градусов. В 1984 году при раскопках поселения Лиственка в 40 километрах к югу от Красноярска 20 июня мы извлекали из старых раскопов грязь, смешанную со снегом, — в тени стенок раскопа, в неглубоких ямках, снег превосходно сохранился. А ведь к западу от Енисея и зимы более снежные, и весна гораздо больше похожа на европейскую весну. К востоку же от Енисея, особенно к востоку от Байкала, зимы малоснежные, и весной сухо, и еще и эти заморозки… Просто погибель для земледелия!

Но нет худа без добра, и то, что не нравится крестьянам, порой очень даже нравится горожанам. Заморозки несет в Сибирь азиатский антициклон — область высокого давления, приходящая из Монголии. Но ведь антициклон — это еще и синее небо, прекрасная погода весь апрель и май! Иркутск— довольно южный город по понятиям России, — он лежит на одной широте с Саратовом, Воронежем и Курском. В пору, когда ярко-синее небо отражается в бесчисленных лужах, а голубая Ангара мчит ярко-белые льдины из Байкала, когда первая робкая травка уже борется за существование, особенно красив Белый дом — бывшая усадьба, родовое гнездо Сибиряковых.

Иркутяне уверяли меня, что это название. Белый дом, родилось вне всякой связи с американским Белым домом, совершенно самостоятельно, и существует с начала XIX века, когда и американцы меньше лезли, куда их не просят, и местной агентуры внутри России у них еще не было. Ведь благородные пропорции, торжественные колоннады и фронтоны дома сложены из великолепного белого камня, сахарно сияющего под солнцем.

А кроме того, это исторический дом… Потому что уже в начале XIX века, едва Иркутск стал столицей Сибири, купцы Сибиряковы передали его под резиденцию губернаторов. Белый дом видел в своих стенах и Сперанского, который губернаторствовал в Иркутске, и Николая Михайловича Муравьева-Амурского, сидевшего в кресле генерал-губернатора с 1847 по 1861 годы.

Но, впрочем, к XX веку стал Белый дом резиденцией губернаторов поскромнее — губернаторов Иркутской губернии, в которую входила тогда и вся Бурятия. Последним губернатором Иркутской губернии стал Николай Иванович Николаев-Степанов — человек столь же интересный, сколь и загадочный.

Во время крушения Российской империи исчезли и губернаторы… В смысле, исчезла та верховная, общая для всей империи власть, которая ставила этих губернаторов. С провозглашением России республикой в сентябре 1917 года последний губернатор Иркутской области Н.И. Николаев-Степанов окончательно стал как бы частным лицом. Лицом весьма уважаемым за образованность, высокие личные качества и ум, но уже не владеющим ни толикой законной власти.

Осенью 1917 года в Белом доме расположился то ли какой-то отвратительный Совет, то ли какой-то идиотский ревком, то ли они оба сразу. К счастью, сидели они там недолго — с 6 по 15 декабря, почти две недели иркутские юнкера по командованием офицера Блюменфельда обстреливали и брали Белый дом. Товарищи пролетарии огрызались до последнего. Ограбив полгорода, убив без суда несколько сотен человек, пощады эта банда не ждала. Мне в молодости довелось беседовать с очень немолодым человеком, который участвовал в последней атаке на Белый дом, когда юнкера и народное ополчение иркутских жителей вытаскивали из-за статуй на лестнице, выковыривали штыками из-под столов и из шкапов последних «строителей счастливой жизни».

— Несколько часов падаль таскали…— прошамкал он, блаженно улыбаясь и подставляя лицо весеннему солнышку и ветру (как оказалось вскоре, это была последняя его весна).

— Почему же сразу падаль?

— А потому, что они же сами от бога отказались. Не хоронить же их на кладбище, в освященной земле?

— Ну… Может, кто-то и захотел бы? Как знать?

— У одного я спросил, он смеялся только: мол, если бог есть — то лучше не думать, куда я попаду. Пусть лучше бога не будет…

— Раз спрашивали, то они что… живые еще были?

На это мой собеседник только заулыбался, и по этой улыбке сразу стало видно, какой я, двадцатитрехлетний, для него маленький. А в чем я был и правда маленьким — не додумался позадавать еще вопросов…