Черный ветер, белый снег. Новый рассвет национальной идеи - Чарльз Кловер

О таких полуофициальных организациях Коровин делал научный доклад в июне 2008 года в крымском Форосе (какое странное совпадение, что в 2014 году Крым увидит те же «сети», или «асимметричные структуры», в действии, но уже полномасштабно). Коровин говорил о «сетевых структурах», которые функционируют без жесткой иерархии и четких приказов, но следуют общепризнанной идеологии, – это инструменты внутренней и внешней политики, от которых власть всегда может отречься. Он назвал их «новейшей технологией по захвату территории» и утверждал, хотя и не приводил доказательств, что они «создаются Пентагоном». Также без лишних доказательств он приписал «сетевым структурам», подконтрольным США, большую часть народных волнений и движений последних лет в Югославии, Грузии, Украине и так далее. В докладе, который впоследствии был опубликован[433], Коровин утверждал, что сети не контролируются из единого центра, но участники понимают «смысл событий». Они не получают прямых указаний «пойди туда» или «сделай это», потому что это не армия. Инструкции распространяются с помощью намеков в СМИ или на форумах и конференциях вроде той, на которой он сам выступал, давая такие завуалированные инструкции. Эти намеки передаются не зашифрование, а «напрямую через СМИ». Все слышат и видят одно и то же, но участники «сетевой войны» умеют вычленить сигналы из общего потока информации и раскодировать их – это может сделать не каждый. И опять во главу угла ставится возможность все отрицать: если какое-то действие не приведет к успеху и тем более если оно закончится провалом, центр сети не берет на себя ответственность за него.

Эти рассуждения Дугина и Коровина о сетях с большой точностью воспроизводятся в ряде политических документов об «асимметричной войне», которые российский Генштаб подготовил накануне событий на востоке Украины. Например, начальник Генштаба Валерий Герасимов в докладе в январе 2013 года заявил: «Возросла роль невоенных способов в достижении политических и стратегических целей, которые в ряде случаев по своей эффективности значительно превзошли силу оружия». Не в первый раз идеи, которые затем войдут в официальную военную доктрину, обкатывались Дугиным и его группировкой. В лекции 2008 года Коровин сказал: «В эпоху постмодерна главным оружие завоевания государства и установления контроля над ним становится его собственное общество»[434].

Эра «оранжевой лихорадки» в России середины 2000-х характеризовалась все более истеричными антизападными выступлениями государственных СМИ, укреплением уличных групп на содержании у власти, официальным патриотизмом и национализмом.

Молодежному движению Дугина дали издевательскую кличку «Дугинюгенд», Владимир Сорокин, один из знаменитых современных писателей, создал на него злую пародию. В 200 6 году, после ритуального сожжения его книг активистами «Наших», Сорокин написал «День опричника», дистопию о скором будущем Москвы. Действие происходит в 2028 году, либеральные извращения довели Европу до полного упадка, и теперь она отделена от России «Великой западной стеной». Граждане отказались от поездок за границу и демонстративно сожгли паспорта на Красной площади. Возродилась «Святая Русь» Ивана Грозного под бдительным взглядом опричников, которые вдохновляются образом Малюты Скуратова, главы опричников, – его фигура сменила на Лубянской площади памятник основателю ЧК Феликсу Дзержинскому. В романе Сорокина описан один день из жизни футуристического опричника Андрея Даниловича Комяги, который установил на мобильнике рингтон с аудиозаписью воплей своих жертв под пытками. Он с собратьями рыщет по улицам Москвы на красных «мерседесах» с метлами и отрубленными собачьими головами на бампере, выискивает несогласных, убивает, насилует, грабит с полной безнаказанностью. Все это Сорокин описывает невозмутимым деловым тоном, напоминающим стиль «Заводного апельсина» Энтони Берджесса.

Эта книга – ироничное изображение путинской эры с попытками ФСБ (в реальной жизни) облачиться в церковную рясу. По распоряжению путинского друга Николая Патрушева в 2002 году был воссоздан православный храм на Лубянке для верующих сотрудников ФСБ – службы, чьи предшественницы убили или мучили в тюрьмах и лагерях зоо тысяч священников, монахинь и других людей Церкви. В тот же год, когда вышел роман Сорокина, цвет мундиров сотрудников ФСБ сменился на черный, напоминающий облачение опричников царя Ивана[435]. Намекая на фокусников-политтехнологов, воссоздающих при Путине симулякры средневековой России, Сорокин выводит Павловского и Дугина в роли «юродивых», переделывая их имена на старорусский лад – «Павлушка-еж», «Дуга-Леший». Их речь полна странных неологизмов: «В-асть» (кодовое слово, обозначающее режим), «Ев-газия» (неологизм из комбинации слов «Евразия» и «газ»).

Параллельные образы российской реальности, показываемые Сорокиным и Дугиным, демонстрируют, как пропаганда и пародия наперегонки спешат предугадать друг друга: оба автора приравняли официальный прокремлевский патриотизм к опричнине Ивана Грозного, и если Сорокин сделал это в пародии, то Дугин – с виду всерьез. Тем не менее проект Дугина с его постмодернистским подмигиванием понимающей аудитории уж настолько перегибал палку, что и сам казался подрывным. Подобно Национал-большевистской партии, он почти сознательно пародировал сам себя.

Такое ироничное отношение к собственному делу стало постоянной темой в эпоху Суркова. Питер Померанцев в статье назвал это «миром масок и поз», в котором политическое выражение становится до крайности многогранным: «Покорность господину совершенно искренна, однако благо мы все раскованные люди XXI века и любим фильмы братьев Коэнов, мы изъявляем покорность с иронической усмешкой»[436]. Эту позу разделяет и сам Сурков. В 2009 году он выпустил под псевдонимом роман об издателе, который занят политическим пиаром, работает на коррумпированных чиновников и пишет за них романы, которые они публикуют как свои. Это было поразительно саморазоблачительное произведение, тем паче что Сурков отрицал свое авторство, – эдакий роман о продажности и коррумпированности официальной индустрии культур в России, который представлял собой разом признание, самооправдание, самокритику и ложь.

В этой иронической децентрализованной постмодернистской интеллектуальной среде Дугин чувствовал себя как рыба в воде: его политические проекты рождались из того же вещества, что и сюрреалистическое искусство, его книги полны ссылок на Жана-Франсуа Лиотара и Жиля Делеза. Многие французские постструктуралисты ниспровергают претензии либерального универсализма, и Дугин цитировал чуть ли не их всех. Новые его работы были пересыпаны такими терминами, как «ризома», «расщепленное сознание», «шизомассы».

Путинский Кремль не проявлял интереса к новой метафизике, но подрывал всякую, изображая любую политику, и в особенности либеральный универсализм, как осознанные манипуляции. Опытный идеолог Дугин подает себя не как проповедника единой истины, но как защитника локальной и частной истины от гегемонии нового тоталитаризма. Либерализм – это современная версия и продолжение западного универсализма, унаследованного от Римской империи, средневекового христианства, модерна, то есть Просвещения, и колониальных завоеваний, писал Дугин в «Четвертой политической теории» (2009) – самой, пожалуй, значительной своей книге со времен «Основ геополитики»[437]. Опираясь на прочитанные им тексты европейских «новых правых», Дугин сумел преобразовать философию всех бывших нацистов, до которых у него дошли руки, – политические теории Карла Шмитта, философию Мартина Хайдеггера, геополитические теории Карла Хаусхофера и традиционализм Юлиуса Эволы – в глубоко антилиберальный метафизический «проект». На либерализм возлагалась ответственность за не меньшее количество преступлений, чем на «фашизм (Освенцим) и коммунизм (ГУЛАГ)»: он виновен в рабовладении, уничтожении коренных народов США, в атомной бомбардировке Хиросимы и Нагасаки, в агрессии в Сербии, Ираке и Афганистане, в «экономической эксплуатации миллионов людей на Земле».