Тяжелый свет Куртейна. Зеленый. Том 3 - Макс Фрай

– Однажды ещё весной я под этим мостом играла, и какая-то тётка пришла. Сильно заполночь, когда здесь никто не гуляет, не представляю, откуда она взялась. Стояла, слушала, потом поблагодарила меня за музыку, обняла и исчезла. Но так и осталась со мной навсегда. Никакая она не тётка, конечно. Ветер, вечность, чистая сила, всё это вместе. Больше, чем всё. Хрен знает, что это было. С тех пор я сама не своя. Но в хорошем смысле. В таком хорошем, что представить себе не могла. И вот сейчас у меня ощущение, что эта тётка вернулась. Хотя сама знаю, что не вернулась. И да, и нет, шао шелат.

Потом она всё-таки заиграла. Такой, конечно, никакого оркестра не надо. Золотая, лучшая в мире труба, – думал Эдо. Собирался сидеть и слушать, но вместо этого почему-то встал и вышел из-под моста, хотя дождь уже не едва моросил, а хлестал. И увидел, что вдалеке по набережной в их сторону идёт человек. Пошатывается как пьяный и одновременно приплясывает под музыку, то есть, получается, слышит трубу.

Он не успел подумать, кто это, что это. Тем более, не узнал: слишком далеко, да и сумерки уже такие густые, что, считай, почти темнота. Но всё равно побежал навстречу. Давно так быстро не бегал, может, вообще никогда. В последний момент споткнулся и чуть не упал, но пьяный танцор неожиданно ловко его поймал, схватил в охапку, приподнял над землёй, в такт музыке лихо крутанулся на каблуках. Наконец поставил на землю, сказал:

– Привет, волшебный профессор из страны фей. Всегда мечтал станцевать с вами танго. Но как это можно устроить, не представлял.

– В следующий раз просто скажите, – посоветовал Эдо, переводя дух. – Хрен меня знает, я странный. Может быть соглашусь.

Иоганн-Георг улыбнулся – криво, как улыбаются люди, у которых что-то болит. Эдо только теперь заподозрил неладное. Не потому, что тот выглядел как старик – вряд ли внешность существа, которое превращается в туман чаще, чем меняет шарфы, имеет какое-то значение, кроме сугубо драматургического. Но ощущение от него сейчас было довольно паршивое, точнее, вообще никакого ощущения не было, почти как от элливальских мертвецов.

Сказал:

– Кара говорит, вы пропали, и все на ушах. Но получается, не пропали? Вы в порядке вообще?

– Смотря в каком, – ответил тот. – Разные бывают порядки. Вполне возможно, я в одном из них. Но это какой-то поганый порядок, ну его к чёрту. Я же правда пропал. И не факт, что нашёлся. Совсем не факт! Может, вы мне просто мерещитесь, поди разбери. Но даже если так, всё равно продолжайте, пожалуйста, не останавливайтесь на достигнутом. Я очень без вас скучал.

– Эй! – возмутился Эдо. – Вы всё перепутали. Это я в вас не верю. Галлюцинация – это вы! А я нормальный… был когда-то нормальный. Пока вы меня с ума не свели.

Иоганн-Георг рассмеялся совершенно как настоящий, в смысле, как прежде ржал. И вдруг без перехода заплакал. То есть натурально рыдал, как ребёнок, взахлёб, всем собой, безудержно, взрослые люди так не ревут. С другой стороны, кто тут «люди», тем более, «взрослые». Вообще не смешно.

Эдо сперва растерялся; да какое там, охренел. В смысле когнитивного диссонанса это было покруче пижамных штанов с медвежатами. Что-то типа бамбуковой палки. Не то чтобы он планировал познать дзен, но пришлось, от дзена не увернёшься – это он потом так шутил. А тогда ни о чём таком не думал, конечно. То есть вообще не думал, только всем собой – телом, не телом, что там вообще у жрецов бывает – невыносимо, мучительно, сладко звенел. Шагнул к рыдающему не-взрослому не-человеку, обнял так крепко, словно кто-то мог отобрать, и ему показалось, что в его руках дрожит от боли и плачет – похоже, всё же от счастья – весь мир.

– Учтите, теперь мне придётся вас убрать, как свидетеля, – наконец сказал Иоганн-Георг, да так спокойно и бодро, словно не было ничего.

– Свидетеля чего? – удивился Эдо. Соображал он ещё, прямо скажем, не очень. Как будто привычный процесс мышления происходил на огромном расстоянии от него. Где-нибудь в космосе, в районе звезды Бетельгейзе, которая, по мнению астрономов, скоро взорвётся, но пока ещё есть.

– Что я ревел как три миллиона девчонок, у которых отобрали куклу, мишку и мяч.

Эдо наконец поверил бодрости его тона и отпустил. Вроде уже никто не отберёт, можно не держать. Глупо звучит, когда формулируешь такое словами – кто, с какой стати, как, куда отбирать?! Но иначе это ощущение даже самому себе не мог описать.

Сказал:

– Да грош цена моему свидетельству. Только на смех поднимут. Сам дурак, не снял вас на видео, теперь не смогу доказать.

– И то, – легко согласился Иоганн-Георг. – Иногда репутация спасает даже от страшной правды. Не только от клеветы… Слушайте, а почему музыка не играет?

Эдо только сейчас осознал, что больше не слышит трубу. И под мостом никого уже не было, но это как раз объясимо: Цвета, которой надо спешить на концерт, могла подняться наверх по лестнице и перейти на другой берег, где вход на Маяк.

Ответил:

– Ну так, наверное, больше не надо. Вы же уже пришли.

Сам удивился: откуда я это знаю? Вопрос риторический. Просто бывают знания, как бы разлитые в воздухе. А бывают приходящие изнутри.

– Тонино кафе сегодня на Басанавичюс, – сказал он. – Не ближний свет, но выбирать не приходится. Вам туда явно надо. И мне.

Иоганн-Георг просиял:

– Пошли. Только надо по дороге залить в меня кофе, чтобы вам не пришлось за ногу тащить в гору мой прах. Я пока до безобразия тварный. Как мешок с дерьмом. Ничего, на Шермукшню есть отличное место. Это почти по дороге. Всё прямо как надо у них[35].

И вдруг, задрав голову к небу, крикнул:

– Дорогой, переставь нас обоих ко входу! Волшебное существо из меня до сих пор как из зайца лётчик. Сил моих нет ещё куда-то идти.

Эдо знал, с кем связался, поэтому совершенно не удивился, когда оказалось, что они уже стоят на узком бульварчике возле Лукишской площади напротив ярко-жёлтого шестиугольника с надписью «Kavos Reikalai»; прежде он о такой кофейне даже не слышал, что, впрочем, нормально: за всем не угонишься, а именно по этой улице он то ли очень редко, то ли вовсе никогда не ходил. Неважно; главное, что от моста Короля Миндовга сюда, как минимум, минут пятнадцать пешком, а они и шагу не сделали, и вихрь их не уносил, вообще никаких спецэффектов, даже не почувствовал странного, просто декорации изменились: только что была набережная, река, берег, холм с крепостной башней, троллейбусные провода, зелёное зарево Маяка на другом берегу Нерис, а теперь – голые молодые деревца на бульваре, жёлтая шестиугольная вывеска и костёл Апостолов Филиппа и Иакова своими знаменитыми колоколами[36] меланхолично тренькает вдалеке.