Урал грозный - Александр Афанасьевич Золотов

— Страдания свои и ненависть свою, Надюша, мы ныне должны вкладывать в моторы.

1945

ПЕРВЕНЦЕВ А. А.

Первенцев Аркадий Александрович (1905—1981) — русский советский писатель.

Родился в селе Нагуте (Ставропольский край) в семье учителя. В юношеском возрасте участвовал в революционных событиях, социалистических преобразованиях в стране: красноармеец-кавалерист, боец продотряда, избач, инспектор по ликвидации безграмотности, студент МВТУ имени Баумана.

За свои первые рассказы «Васька-листопад» и «Бессилие смерти» Первенцев был удостоен премии на Всесоюзном конкурсе молодых литераторов.

Первым значительным произведением Первенцева стал роман «Кочубей» (1937), посвященный событиям гражданской войны на Кубани и Ставропольщине. Перед войной было создано и другое крупное его произведение о героизме и победах Красной Армии — роман-трилогия «Над Кубанью».

С первых дней Великой Отечественной войны писатель находился на фронте как специальный корреспондент «Известий» и «Красной звезды».

Новороссийск, Малая земля, Керчь, Крым — этапы боевого пути фронтового газетчика и писателя, капитана первого ранга Первенцева. Не раз довелось ему участвовать в дерзких и смелых операциях наших войск, моряков-десантников.

В 1942 году, приплыв из осажденного Севастополя в Новороссийск на эсминце «Ташкент», Первенцев добрался до Краснодара, а оттуда вылетел в Москву. В полете самолет был подбит и врезался в землю. Аркадий Алексеевич получил тяжелое ранение, а его спутник, замечательный советский писатель Евгений Петров погиб.

Первенцева всегда отличала исключительная «скоропись». Уже в августе 1941 года на сцене Центрального театра Красной Армии шло «Крылатое племя» — первая из созданных на войне советскими драматургами пьес.

В сжатые сроки был написан и роман «Испытание», увидевший свет в начале 1942 года. В предисловии к последнему изданию романа автор рассказывает:

«Мне удалось изучить один из тыловых арсеналов фронта — Урал. Это был Западный и Северный Урал, куда хлынул первый вал эвакуации, где наряду со стационарными предприятиями заработали переброшенные туда заводы оборонной техники и предприятия, приспособленные к выпуску оружия...

Роман «Испытание» — это своеобразный репортаж о героическом труде нашего народа в первый период войны, репортаж, который и теперь, мне кажется, служит делу воспитания надежной смены. Сравнительно недавняя история подвига отцов и детей, их борьбы и побед укрепляет традиции, наполняет их живым содержанием, предупреждает тех, кто зарится на наши богатства и готовит новые походы».

Очерковые материалы, в которых рассказывалось о встречах с шахтерами, колхозниками, рабочими и инженерами оборонных предприятий, использованные при создании «Испытания» и в свое время опубликованные во многих газетах и журналах. Первенцев объединил в книгу «По Уралу». Вышла она в Перми в 1945 году.

В 1950 году Первенцев вступил в Коммунистическую партию.

Широко и разносторонне развернулась творческая деятельность писателя в мирных условиях. Его роман «Честь смолоду», отмеченный Государственной премией СССР за 1949 год, стал одной из любимых книг молодых читателей. В романах «Гамаюн — птица вещая», «Оливковая ветвь», «Директор Томилин» он обращается к рабочей теме. К военно-патриотической теме Первенцев возвращался в романах «Матросы» и «Остров Надежды». Яркие образы земляков-кубанцев были запечатлены в романе «Черная буря».

ПО УРАЛУ[27]

На границе Азии

Горюнов предупредил, что мы не доедем несколько километров до границы Азии и остановимся на Теплой горе. Ночью, сквозь сон, я слышал, как нас отцепили на какой-то тихой станции. Поезд, стуча колесами, ушел к перевалу. Мы оставались до утра в вагоне,— не было смысла вставать в глухую ночь и кого-то беспокоить.

Сверху, в вентилятор, посвистывал ветер, потом успокоился.

Может быть, мы стоим где-либо в ущелье? Я натянул на голову шерстяное одеяло и погрузился в сон.

Утром меня разбудил голос Горюнова.

— Приехали,— сказал он,— Теплая гора. Позавтракаем и начнем работу.

Около меня стояли новые валенки. Очевидно, Горюнов позаботился.

В салоне ждал завтрак. Горюнов был уже выбрит до синевы, к его гимнастерке пришит свежий воротничок, на ногах легкие бурки, обшитые кожей, с ними он не расставался в поездках.

— Ночью электровоз кружил нас в горах,— сказал Горюнов,— какие ущелья, какие леса! А здесь можете разочароваться. Вам, как привыкшему к дикому хаосу Кавказа, может не понравиться. Вот я лично не люблю беспорядка в природе. Этот беспорядок был хорош на заре истории человечества, когда горы были просто горы, а не закрома с железом, золотом или ванадием. Теперь, чем ближе металл к человеку, тем лучше, а особенно сейчас, в дни войны. Тут не до красоты...

И когда мы вышли из вагона и спрыгнули в сугроб, рассыпавшийся под нашими ногами, как скользкий и скрипучий картофельный крахмал, Горюнов крикнул от удовольствия.

— Снег-то какой! Уральский... А какая картина кругом!

Мы стояли на вершине горы. Сияющие под солнцем рельсы убегали к востоку, к Азии. Сияли горы, леса, прослоенные снегом, сугробы, крыши поселка. Горное солнце играло всем тем, что могло преломляться под светом. Ну что такое снежинка? Пустяк. А как она может сверкать! Казалось, кругом были смело и щедро рассыпаны миллионы алмазов или каких-то еще более ярких драгоценных камней.

— Чудо! — воскликнул я.

— То-то,— удовлетворенно заметил Горюнов, и на лице его появилась хорошая улыбка.— Богатство!

Мы пошли вниз, к дороге. Темные бревенчатые домики протянулись чуть повыше замерзшей горной реки. Это была известная Койва. Дым очагов стройно поднимался вверх резко очерченными столбами, и над рекой, не прикасаясь ко льду, висело облачко, словно вверху текла еще вторая река, вторая воздушная Койва. Вокруг, куда только хватал глаз, лежали куполы небольших гор, покрытых лесом; лишь на горизонте виднелась скалистая гора, возвышающаяся над другими и нисколько не похожая на них, как будто столетия, облизавшие Уральский хребет и ветрами, и потоками, не коснулись ее.

— Вот какая непокорная,— ответил Горюнов на мой вопрос,— я сам частенько удивляюсь. Гордая гора. Вода, видать, ее не берет, а насчет ветров, вы, пожалуй, не правы. Вишь, как ее выветрило, видик