Франко-прусская война. Отто Бисмарк против Наполеона III. 1870—1871 - Майкл Ховард

Мольтке, ни его штаб особого рвения по этому поводу не продемонстрировали. В результате артиллерийского обстрела Страсбурга, указывал Бронзарт, лишь впустую были потрачены боеприпасы, к тому же он вызвал гнев населения и ни на день не приблизил капитуляцию. Даже если не атаковать сам город, как полагал Блюменталь, штурмовать форты не представится возможным до декабря, а городские стены – до января, и с этими расчетами соглашался Мольтке, заявив, что «вопрос об артобстреле Парижа так и не встанет, ибо французы умрут от голода задолго до начала обстрела». Кронпринц, армии которого был поручен артиллерийский обстрел, подводя итог общего мнения высокопоставленных немецких военных, 26 октября писал: «Все командующие, включая и меня во главе их, едины в одном – мы должны использовать все средства, чтобы вынудить Париж к сдаче одним только голодом».

Для военных артиллерийский обстрел был чисто техническим вопросом, причем достаточно сложным, так что они ничего не имели против, чтобы, по возможности, этих сложностей избежать. Но этот замысел произвел настоящий фурор в самой Германии. Стремление отомстить за все беды, пережитые немцами по милости французов, чисто протестантское злорадство – вот, мол, сотрем в порошок этот Вавилон наших дней. Это было то же самое злорадство, которым был движим император Священной Римской империи Карл Y (он же испанский король Карл I), разрушавший со своими ландскнехтами Рим в 1527 году, да еще наложившееся на стремление пробудить в Германии отнюдь не достойную похвалы жажду в упор расстрелять Париж, то есть не просто осуществить артобстрел как чисто военную операцию – подавить и уничтожить укрепления противника, одним словом, действовать в контексте проведения осады, а атаковать, по сути, мирное население вражеской столицы, совершить акт национальной мести.

Бисмарк, нимало не смущаясь, способствовал разжиганию этого психоза в немецкой прессе, воспользовавшись своим влиянием на газетчиков. В конце концов, он разделял точку зрения об артиллерийском обстреле – что было отнюдь не чуждо его воззрениям и его характеру, – канцлер, разумеется, полагал, если верить его заявлениям после сражения у Седана, что газетчиков и политических агитаторов Парижа, это средоточие зла в Европе, необходимо привести в чувство. Кроме того, помня о сновавшем от одного королевского дворца Европы к другому Тьере и держа палец на вялом пульсе государств Южной Германии, Бисмарк грезил о скором конце войны. Если французы смогут сопротивляться достаточно долго, то не исключено, что могут вмешаться европейские державы, да и весь союз германских государств окажется под угрозой утраты единства. Лишь падение Парижа обусловит конец войны, и лишь артобстрел, в этом Бисмарк был убежден, ускорит падение Парижа. Всю аргументацию технического характера, исходившую от военных, канцлер отбрасывал. Артиллерийский обстрел откладывался, по его глубокому убеждению, исключительно из-за всех эти бабьих причитаний при дворе и в армии, всячески поощряемых кронпринцем и через него принцессой Викторией (дочерью английской королевы Виктории и матерью последнего германского императора Вильгельма II) и ее английскими приятелями.

«Над всем этим нависает [в приступе откровенности писал Бисмарк 28 октября супруге] интрига, измышленная женщинами, архиепископами и профессорами… А тем временем люди гибнут, мерзнут, заболевают, войне конца не видно, нейтралы транжирят время, обсуждая ее с нами, а время идет, и Франция вооружается сотнями тысяч винтовок из Англии и Америки… И все ради того, чтобы было кого похвалить за спасение «цивилизации».

Одна неделя сменяла другую, а боеприпасы поступали на артиллерийские позиции в Вилакубле невероятно медленно, настолько медленно, что даже штабисты Мольтке считали этот факт неутешительным, а Бисмарк усматривал в этом куда более серьезные мотивы. Монсеньор Дюпанлу, епископ Орлеанский, оказывал давление на королеву, вольные каменщики тоже не отставали. Были люди, мрачно намекнул он, «для кого главное – не дела немцев и не их победы, а скорее их беспокойство по поводу того, похвалят ли их в английских газетах», и приказал, чтобы послушный Буш не давал остыть страстям в немецкой прессе.

К концу ноября Бисмарк уже не мог сдерживаться и 28 ноября решительно высказался. Высказывание это адресовалось королю. Опасность вмешательства нейтральных стран, считал канцлер, настораживающе растет в связи с предстоящей конференцией европейских держав, которая созвана в Лондоне для обсуждения расторжения Россией черноморских пунктов Парижского соглашения, и чем дольше будет затягиваться эта война, тем сильнее опасность. Падение Парижа – не просто военный вопрос. Армия, вероятно, все же сможет дождаться, пока голод вынудит город к сдаче, и все же, заключил канцлер, «политические соображения делают скорейший обстрел фортов весьма желательным». Король воспринял это с сочувствием. Тремя днями ранее, 25 ноября, генерал фон Хиндерзин и генерал-лейтенант фон Клейст, генеральные инспекторы артиллерии и саперных войск, сообщили ему новость – что, дескать, артиллерийский обстрел, первоначально запланированный на 1 декабря, возможен лишь после Нового года, и Вильгельм I спокойно передал мнение Бисмарка Мольтке, включая и его сформулированное в категоричных выражениях недовольство задержкой. На это Мольтке ответил без задержки и в меморандуме, составленном для него Бронзартом, выразил крайнее нетерпение, широко высказываемое в военных кругах «невеждами в военной форме, засевшими за кабинетными столами». Какой-то историк действительно предложил сознательно преувеличить технические трудности так, чтобы «мирное население поняло, что ход войны не зависел от пожеланий штатских, что сигнал атаковать, как и сигнал прекратить атаку, дается исключительно сражающимися войсками». «Вопрос, – заявил Мольтке, – когда нападение артиллерии на Париж должно будет или сможет начаться, решается лишь исходя из военных соображений. Политические мотивы принимаются во внимание лишь тогда, если не требуют ничего недопустимого или невозможного в военном отношении». Начать артиллерийский обстрел преждевременно было недопустимо, а ускорить накопление боеприпасов – невозможно. В распоряжении Мольтке была всего одна железнодорожная линия, и заканчивалась она в 25 километрах от позиций осадных орудий. «Только в этом, – заявил он, – и заключается единственное объяснение задержки артобстрела». Но тут же Мольтке пояснил, что до сих пор рассматривает артобстрел как дорогостоящий и малоэффективный способ, прибегнуть к которому следует, только если принуждение через голод потерпит неудачу.

Это привело Роона в бешенство. Он был одним из нескольких высокопоставленных военных, кто соглашался с Бисмарком в том, что артиллерийский обстрел желателен и необходим. Он давно понимал, что даже небольшие усилия со стороны 3-й армии ускорят подвоз боеприпасов, и сам взял на себя ответственность за поиски повозок для транспортировки боеприпасов от железнодорожной станции к позициям осадной артиллерии. И потребовал от Мольтке объяснений. С какой стати взваливать на себя колоссальные проблемы, связанные с накоплением боеприпасов для операции, которую верховное командование вообще предпринимать не собирается?

Ответ Мольтке прояснил, что он не считал артобстрел невозможным или бесполезным: он просто подумал о связанных с ним сложностях и тщательной и продуманной подготовке, а за это время голод подтолкнет французов к капитуляции и, таким образом, снимет вопрос. Он был, однако, теперь готов к рассмотрению «чисто политического» артобстрела – то есть изолированной акции, не сопряженной с дальнейшим наступлением немцев. Атаки в конце ноября и из Парижа, и из района Луары показали, что французы сильнее, чем предполагалось в штабе Мольтке, и призывы к действию усилились. Из Дельбрюкка в Берлин прибыла телеграмма, которую Бисмарк глубокомысленно переслал Мольтке, заявив, что ожидает сложностей в ассамблее, если артиллерийский обстрел не начнется без промедления. В другом сообщении из Берлина сообщалось о вере в кругах министерства иностранных дел в то, что французы только и ждут обстрела, чтобы тут же вступить в переговоры о мире. Националистическая печать в один голос ревела, требуя артобстрел. Штабисты Мольтке, понимая роль Бисмарка в производстве материала, который он теперь использовал в качестве оружия, удивились мало. Тем не менее на военном совете 17 декабря – совете, из которого Бисмарк был исключен, – было согласовано, что обстрел южных укреплений города следует начать, как только запас снарядов в Вилакубле достигнет 10-дневной нормы – 500 снарядов на орудие. Было также согласовано, что генеральному артобстрелу будет предшествовать предварительный артобстрел Монт-Авро, изолированных позиций на востоке города, занятых французами перед сражением у Шампиньи. Наконец, командование артиллерийским обстрелом было возложено на потрясающе компетентного принца фон Гогенлоэ, командующего артиллерией гвардейского корпуса, которого король назначил именно для того, чтобы решить вопрос как можно скорее. Вопрос, как ему сообщили, необходимо рассмотреть не с технической точки зрения артиллериста, а стратега – прозрачный намек на то, что технические проблемы уже не рассматривались в качестве оправдания задержки.