Гобелен - Фиона Макинтош

Впервые на памяти Уилла отцовский квадратный подбородок задрожал от волнения. Как постарел отец, отметил Уилл.

– А где мама? – просипел он.

– Я здесь, – всхлипнула Диана Максвелл.

Уилл чуть повернул голову, чтобы видеть мать. Она также казалась старше на добрый десяток лет. Волосы не уложены в прическу, макияжа нет, только нос наскоро напудрен; глаза заплаканные.

Чуть дальше, за спиной матери, улыбалась сквозь слезы хорошенькая медсестра. Уилл сумел прочесть надпись на бейджике.

– Привет, Эллен, – сказал он.

Девушка засмеялась, коснулась груди в области сердца, отбила пальчиками дробь – дескать, теперь, специально для Уилла, сердце бьется чаще.

Уильям Максвелл ответил широкой улыбкой.

Джейн проснулась от голоса Уильяма. Веки Уинифред слиплись, она не сразу поняла, где находится. Первой реакцией была паника; еще бы: над Уинифред смыкались стены тесной каморки. В следующую секунду она все вспомнила и испугалась уже пустоты у себя под боком.

– Уильям! – позвала она.

– Я здесь, дорогая! – Уильям тотчас возник рядом. – Наша добрая хозяйка прислала свежей воды, – сказал он, протягивая жене кружку. – На, попей. Тебя, наверно, жажда мучает.

Она стала пить. Сон постепенно слетал с век, она смотрела на графа, особенно стройного в одном исподнем. Граф вернулся к узкому окошку, где стоял до ее пробуждения. Почувствовав озноб Уинифред, Джейн потянулась за коричневым плащом, который ночью служил одеялом. Именно в этом плаще граф сбежал из Тауэра. Джейн набросила плащ на плечи, встала, волоча его по полу, огляделась в поисках ночного горшка. Надо же, как далеко она зашла – не только привыкла пользоваться горшком, но и готова это сделать в присутствии мужчины.

– Он за ширмой, – улыбнулся граф, догадавшись, что жене приспичило. Не оборачиваясь, он указал в угол, где действительно помещалось нечто вроде ширмы.

Вскоре Джейн уже стояла рядом с Уильямом возле единственного грязного окошка. Толстое стекло несколько искажало вид. Джейн переплела пальцы Уинифред с пальцами графа. Проследить его взгляд ей было страшно – ведь она знала, на что именно так пристально смотрит Уильям. Однако Джейн собрала мужество в кулак, закусила губу, напомнила себе, что сможет выдержать и это. По пути в Лондон она видела достаточно мертвецов. Их образы окончательно прогнали сон, и Джейн стала смотреть на место скорой казни, где уже собиралась толпа. Хозяйка не обманула – мансарда действительно была отличным наблюдательным пунктом.

Джейн беспомощно оперлась на руку Уильяма. Силы вдруг покинули ее. Граф обнял жену за плечи, прижал к себе тесно-тесно, поцеловал в темечко, чтобы приободрить.

Однако Джейн почувствовала, что поддержка и ободрение должны исходить от нее.

– Не вини себя, – шепнула она.

– Знаешь, я проснулся с целым спектром чувств, но чувства вины среди них не было. Именно поэтому я ощущаю себя виноватым. Я думаю: какое счастье, что я здесь, а не там, с ними. Я достоин презрения, да?

Джейн покачала головой. Мысль о том, что ожидало графа, вызвала тошноту.

– Нет, это естественная реакция, милый. Если бы ты проснулся не здесь, а в Тауэре, ты бы с гордостью и достоинством встретил своих палачей.

Граф вздохнул.

– Надеюсь, так бы и случилось. Ну а если нет? Если бы мужество меня покинуло, если бы я…

– Уильям, прекрати! Ты здесь, а не там. Ты ничего не можешь изменить. Не в твоих силах спасти друзей от страшной судьбы.

– Меня ждала такая же участь, – мрачно гнул свое граф.

– Твою судьбу изменила я. Да будет так. Это наш триумф – обвести палача вокруг пальца.

Уильям кивнул.

– Надеюсь, Дервентуотер и Кенмур придерживаются того же мнения.

– Больше мы к этой теме возвращаться не будем. Мы сделали выбор; я сделала выбор.

Уильям поцеловал ее в губы, отвернулся.

– Верно. Однако, как бы тебя это ни раздражало, я буду смотреть казнь. До конца.

– Зачем? – простонала Джейн, уступая место Уинифред.

– Затем, что так надо. Эти люди проявили храбрость в Престоне, стойкость – на оглашении приговора, а сейчас собирают остатки отваги, чтобы выдержать позорную казнь. В моих силах проявить такую же отвагу, пусть и на расстоянии.

По всему было ясно: граф ждет от жены того же самого.

– Не уверена, что мне хватит сил на такое зрелище.

– Это наш с тобой долг.

* * *

Королевский секретарь вскинул темную бровь.

– Его величество очень гневается.

Во рту лорда-коменданта Тауэра, сэра Джорджа Мозли, давно пересохло от страха, но бедняга не решался даже сглотнуть колючий ком, застрявший в горле, словно инородное тело. Мозли позволил себе лишь осторожно откашляться.

– Происшествие полностью на моей совести.

Секретарь умудрился вскинуть бровь еще выше, так что она превратилась в совершенно прямую линию, этакую миниатюрную стрелу, расположенную высоко на лбу.

– Его величество убежден, что побег произошел из-за преступного небрежения охраны своими обязанностями.

Мозли набычился. Слова оправдания не лезли в голову, так велико было изумление перед формулировкой. Секретарь жестом прекратил усилия Мозли, а заодно и охладил гнев.

– Сэр Мозли, ваша преданность Короне не вызывает вопросов, однако я вынужден препроводить вас к его величеству, с тем чтобы вы объяснились. Настоятельно рекомендую быть лаконичным. Вам известно, что король не любит английского языка, берусь переводить ваши слова на французский.

– Благодарю вас, господин секретарь, – выдал Мозли. Ему претило говорить по-французски при английском дворе, однако он отвесил вежливый поклон.

– Следуйте за мной, сэр Мозли.

Мозли привели в роскошные королевские покои. На короле, по обыкновению, был седой парик с длинными буклями, сильно сдвинутый на затылок – таким способом Георг I визуально увеличивал свой скромный рост. Его величество расположился у камина, лицом выражая полное равнодушие к температуре воздуха. Красные вислые щеки, впрочем, говорили о том, что король кипит от гнева. Лицо с прямым и широким носом, характерным для представителей ганноверской династии, было густо напудрено – тем ярче выделялся румянец. Король обладал сочными, пухлыми, как у херувима, губами, но в этот ранний час, когда даже птицы еще и не думали возвещать рассвет, монарший рот представлял собой крохотную точку.

Георг I направил на сэра Мозли взгляд непроницаемых темных глазок, еще меньше казавшихся то ли от недосыпания, то ли от едва скрываемой ярости. Мозли заморгал.

Король хранил молчание, впрочем, вполне по ситуации. Вопрос поставлен, остается ждать, что скажет Мозли. Последнему вопрос представился плененным чудовищем, которое рвется с цепи, удерживаемой монаршей рукой.