Халцедоновый Двор. И в пепел обращен - Мари Бреннан

– Это ведь дело дивных, – сказал он, услышав о сомнениях Луны. – Судьей будешь ты, а не я. Разумеется, лучше бы присяжным стал один из них, но я согласен.

В который уж раз он прибег к крючкотворству, утверждаясь в собственных полномочиях, если это ему на руку, и отрекаясь от них, если нет, но к тому времени терпение Луны истощилось настолько, что спорить она не стала. Сейчас ей хотелось лишь одного – покончить с этим судом, да поскорее.

И вот все собрались под восстановленными сводами потолков большого приемного зала. По обе стороны трона рядами расселись присяжные – четверо слева от Луны, пятеро справа. Кресло Энтони на время убрали, и он устроился на самом последнем месте в ряду, подальше от трона, сим лишний раз подчеркнув, что здесь, на суде, он не Принц. Перед ними стояло кресло, ожидавшее обвиняемого. Позади кресла молчаливой толпой собрались подданные.

– Слушается дело Ифаррена Видара, – заговорила Луна в полной тишине, – бывшего подданного сего королевства, некогда носившего титул лорда-хранителя, коего он был лишен, по воцарении нашем бежав в сопредельные земли. Вину же его установит коллегия из девяти присяжных, избранных из тех, кто более всех остальных пострадал от мятежей и вторжений, постигших владения наши в последнее время. Введите…

«Нет, изменником его называть нельзя. Рано».

– Введите обвиняемого.

Толпа расступилась, освобождая проход двум стражам-гоблинам, что вели к свободному креслу Видара. На запястьях его и лодыжках побрякивали рябиновые кандалы – те самые, которыми некогда сковывали Пригурда, хотя костлявые руки и ноги Видара вполне удержали бы и обычные цепи. Шествовал Видар надменно, словно бы не замечая ни кандалов, ни собравшихся в зале. Черные глаза его, не мигая, взирали только на Луну.

Ныне они поменялись местами – теперь на троне, с коего он возвестил о вторжении в королевство, сидела она. А когда-то сей трон принадлежал Инвидиане.

Уничтожить его Луна не дерзнула: огромная серебряная арка спинки заслоняла собою Лондонский камень, а раскрывать сию тайну было весьма и весьма опасно. Однако Видаров взгляд пробуждал неприятные воспоминания о прошлом этого трона, а заодно и короны, венчавшей голову Луны. Мало этого – подойдя ближе, Видар кивнул ей и слегка улыбнулся, будто бы одобряя ее достижения. Будто бы говоря: «Ты победила в игре, в которую, бывало, игрывал и я».

Но для нее все это никогда не было игрой. Она совсем не такова, как Видар.

Опустив взгляд, прервав безмолвную беседу, Видар элегантно раскинулся в приготовленном ему кресле, и Луна вновь заговорила, с великим тщанием подбирая слова:

– Ифаррен Видар! Ты обвиняешься в сговоре с двумя иноземными державами, целью имевшем низвержение нашей власти; в содействии стараниям покойного Кентигерна Нельта посеять смуту в рядах королевской стражи; в выдаче врагам сведений, что позволили оным подсылать во дворец убийц и иных покусителей на нашу особу; в учинении насилия супротив Принца Камня, и, наконец, в разрушении дворца, в стенах коего мы пребываем ныне. Кроме этого, ты обвиняешься в подстрекательстве лондонских смертных к мятежам и междоусобице, дабы сие породило разлад и смуту в наших подземных владениях. Чем ты ответишь на эти обвинения?

На белом, как кость, лице подсудимого не было видно ни пятнышка, черные одежды сияли безукоризненной чистотой. Кто-то – по всей вероятности, Энтони – снабдил его водой для умывания. Блюсти достоинство обвиняемого, несмотря ни на что – да, это вполне в духе Принца. Суд должен выглядеть – нет, не выглядеть, быть – справедливым.

Однако у дивных суды не в обычае. Насмешливая улыбка, расползшаяся по Видарову лицу, отнюдь не оказалась для Луны неожиданностью. Сколь бы ни презирал он смертных, сколько бы ни называл их пешками, но вовсе уж без внимания их не оставлял, а посему прекрасно знал, в какой фарс превратил Карл собственный судебный процесс, отказывая в законности суду, перед коим предстал. Однако Луна, не в пример лорду-председателю того суда, к подобному трюку приготовилась. Да, прерогативы королевы позволяют ей расправляться с изменниками, как душа пожелает, и если ей угодно вверить сию власть в чужие руки, она имеет на то полное право.

– Признанием вины, – отвечал Видар.

«Что?»

Видя ее изумление, он рассмеялся в голос.

– А что ж мне, сплясать ради твоей забавы? Настаивать на невиновности, когда ни одна дивная душа иначе, как виновным, меня не назовет? – Здесь он не преминул ядовито подчеркнуть слово «дивная», в знак безразличия к суждениям смертных. – Я мог бы выставить твой, так сказать, «суд» на посмешище, но дело вряд ли того стоит. Удивительно, как ты, при этакой-то любви к бренному миру, еще не позволила смертным окропить собственную голову святой водой: пускай-де и с меня смоют бессмертие!

Прежде, чем ответить, Луна медленно расправила грудь, выравнивая дыхание. В зале поднялся ропот, присяжные заерзали в креслах. Энтони был изумлен не меньше нее, однако взглянуть на него в поисках помощи она не могла – это лишь подтвердило бы правдивость Видаровых слов.

– Что ж, вину свою ты признал сам, – сказала Луна, изо всех сил постаравшись не выказывать ни удивления, ни недовольства. – Значит, в суде нужды нет.

Видар обнажил зубы в жуткой улыбке.

– В самом деле! Прими же, Луна, от меня сие одолжение. В конце концов, ты жаждала моей крови еще до того, как змеею вползла на тот самый трон, на котором сейчас сидишь. Я ведь твой враг, угроза твоей власти. Знакомо, не так ли? Скажи же это вслух! Вели предать меня смерти. Именно так и поступила бы Инвидиана.

Горло обожгло едкой желчью.

«Луна и Солнце…»

Скольких Инвидиана послала на смерть с этого самого трона? Под влиянием минутной прихоти, ради вечернего развлечения… нет, Луна была вовсе не такова. Однако забава для бывшей королевы всегда пребывала лишь на втором месте. Во главе угла неизменно стояла незыблемость собственной власти.

Инвидиана не всегда предавала смерти тех, кто являл собою угрозу. Тот, кто мог быть наказан иначе – обесчещен ли, изгнан, принужден к покаянию и, таким образом, использован в неких интригах размахом пошире, продолжал жить.

Тут в памяти вновь зазвучал голос Керенеля, принужденного Луною к той приснопамятной клятве, да так, что не заглушить…

Но если придворный оказывался бесполезен, или его опасность перевешивала возможные выгоды… в таком случае Инвидиана без раздумий втаптывала его в землю, дабы преподать урок остальным.

«Я не такова, как она».

Но, может, это неправда? Сколь часто она мечтала о смерти Видара, стремясь погубить его всеми доступными средствами? Да, мысль о смертоубийстве ей претила – но не в его случае. И вовсе не потому, что он прямо угрожал ее жизни, подобно Кентигерну в тот миг, когда они с Принцем обрушили на него потолок – Видар просто не мог служить иной цели, кроме угроз ее власти.

В зале царило молчание. Кое-кто даже дух затаил. Видар же с усмешкою ждал.