Балканский венец - Вук Задунайский

Чудом пережили македонцы наступившую зиму. Вдобавок ко всему проклятый бунтовщик Спитамен со своим приспешником Ариамазом взбаламутили всю Согдиану и заручились поддержкой ее царька Сисимитры, известного тем, что он женился на собственной матери, которая успела нарожать ему детей. Кровосмесительство было в крови у этих варваров, живших и умиравших как звери, а не как люди. Из-за козней Спитамена македонцам пришлось свернуть свой лагерь и двинуться в сторону Мараканды. Александр был в ярости. Он не терпел прекословья, подозревал всех в недобрых помыслах, целыми днями ни с кем не разговаривал и все время хлебал из большого кратера местный напиток под названием хаома – мутную жидкость, источавшую смрад, от которой пьянел быстрее, чем от вина. Его посетил приступ настоящего бешенства, едва узнал он, что передовой отряд гетайров, отправленный к Мараканду, попал в засаду и был перебит. Тут шахиншах показал себя во всей красе – Мараканда была сожжена, ее жители – истреблены. Бунтовщики бежали все дальше и дальше.

Только пески остановили македонцев. Весной они покрылись алыми маками – зрелище, на взгляд Птолемея, сколь прекрасное, столь и зловещее. Македонское войско вышло к еще одной горной крепости, которую прозвали Согдийской скалой. Говорили, что она неприступна, ибо до нее могут долететь только орлы, и что вся армия Дария когда-то штурмовала ее, но так и не смогла овладеть. Александр и в этом вознамерился пройти путь Царя царей. В крепости засел еще один местный царек, Оксиарт, подстрекаемый бунтовщиком Ариамазом. А еще говорили, что там живет некая «блистающая» красавица, дочь царя.

Крепость македонцы взяли за одну ночь – это было гораздо проще, чем ловить скифов по бескрайней степи. Потом говорили, что у воинов Александра выросли крылья, ибо спустились они на крепость сверху, с нависших над ней скал. Бунтовщиков казнили, Ариамаз был распят на кресте. Только Оксиарта Александр помиловал без объяснения причин. После этой победы местные царьки все как один вдруг потянулись к нему, будто почуяв настоящего шахиншаха. Права оказалась старая мидийская пословица: «Куда ветер дует, туда и трава клонится». Приполз на коленях и облобызал сандалию царя царей даже беглец Сисимитра. Прежде с таким Александр и говорить не стал бы, а ныне восседал рядом, пил вино и принимал дары. Только ухмыльнулся однажды:

– Вот еще Эдип! На матери своей я бы никогда не женился – старовата она для меня. Лучше уж на дочери.

Эти слова были встречены взрывом пьяного смеха. Началась пора бесконечных попоек, которые Птолемей никак не мог одобрить. Царь опух от пьянства. Иные гетайры похожи стали на гетер, ибо подобно царю обрядились в восточные тряпки. И тут как гром среди ясного неба грянула весть о женитьбе Александра на «блистающей» дочери Оксиарта, которая потом вошла в историю под именем Роксана. Никакая она была не блистающая. На взгляд будущего царя Египта, она напоминала скорее ослицу на фоне породистых кобыл – если сравнивать ее с афинскими и вавилонскими красавицами. Не слишком молодая, кривоногая, темноватая с лица и совсем дикая, как кошка, безо всякого обхождения – Александр прилюдно рассказывал о том, как она кусается и царапается по ночам.

Для многих так и осталось неясным, чем эта «блистающая» так прельстила царя. При слове «любовь» смеялись – Царь царей не может любить, да еще такую женщину. Расчет? Вряд ли. Никакой выгоды от этого брака Александр не поимел. Попытка привлечь на свою сторону местных царьков? Они боялись только клинка, и пока их не казнили пару-тройку в год, повиновения от них добиться было нельзя. Спокойный тыл для непобедимого воинства? Зачем? Царь только тем и занимался, что уничтожал его.

Причина открылась Птолемею случайно, на свадебном пиру. К ним с Эвменом за стол подсел какой-то одурманенный парами хаомы азиат, как оказалось – родич новой царицы, – и за чашей начал вещать то, что обычно вещают площадные пропойцы. Сын Лага тогда уже понимал по-персидски, потому смысл слов рассказчика дошел до него. Родич царицы поведал о том времени, когда Роксана была еще ребенком. Полчища тогдашнего шахиншаха Дария явились под стены Согдийской скалы. Дарий потребовал у царя Оксиарта, чтобы тот сдал крепость, склонился пред властью шахиншаха и отдал ему в жены свою дочь – возраст ее не имел значения. Оксиарт отказался. За это его город должны были сровнять с землей, его самого и мужчин из его рода убить, а женщин сделать наложницами и рабынями. Но боги не допустили этого, и вражеские полчища по их мановению рассеялись, будто их и не было.

Все это было похоже скорее на легенду, чем на историю. Впоследствии Птолемей узнал, как все было на самом деле. Дарий не водил войско свое в такую глушь, да и воевать тут ему было не с кем. От его имени под стены Согдийской скалы пришел тогдашний сатрап Бактрии, Бесс, со своими воинами. Он-то и предложил Оксиарту то, что обычно предлагалось правителям при сдаче на милость Царя царей. Среди прочего это подразумевало, что молодые и приятные на вид дочери правителя, признавшего власть шахиншаха, становятся его наложницами, чем и самому правителю, и дочерям его оказывалась высокая честь. Бесс тогда не взял Согдийскую скалу с лету, а потом ему пришлось и вовсе отказаться от этой затеи, ибо намерения самого Дария изменились, едва пришли к нему вести из далекой Македонии. Он прекратил войну здесь, на восточном краю мира, и стал собирать войско в Вавилонии для войны на западном, но царя Оксиарта с дочерью его царь Азии не забыл – забывать он не умел.

Гром грянул, по обыкновению, в разгар очередной попойки – на сей раз по случаю окончания брачной церемонии. Дионис зло шутил над царем Азии. Александр наконец потребовал от греков и македонцев по примеру дикарей склонить пред ним свои головы, то есть обращаться к нему только в низком поклоне, а еще лучше – преклонив колени. У греков же и тем паче македонцев такое было не в чести, они рождались свободными. Посему войско отнеслось к новому капризу царя без должного в таких случаях уважения. Теперь все уже говорили про то, о чем раньше боялись и подумать и что разносилось гулким эхом по всему царству, громко отзываясь в Афинах речами Демосфена. Александр сошел с ума! Царя околдовали!

Подстрекаемый коварным Дионисом Царь царей меж тем свершил новое преступление – во хмелю он заколол копьем Клита, одного из лучших своих воинов. Вина Клита состояла в том, что он осмелился сказать Александру в лицо то, о чем шептались уже все вокруг. Клит не был тогда с друзьями царя в Миезе, он был старше, но за годы битв и странствий все узнали его и испытывали к нему если не любовь, то по меньшей мере уважение. Он был хорошим воином, мудрым военачальником и верным другом. Он всегда помогал тем, кто нуждался в помощи, стойко выносил все тяготы походов и никогда не отступал с поля брани. Он спас жизнь Александру при Гранике – проткнул копьем Спитридата, сатрапа Мидии, когда тот занес руку со смертоносной персидской саблей над головой юного царя.

Все это было совсем скверно. Никто не знал, что делать дальше. Ближний круг царя, куда неизменно входил Птолемей, собрался в покоях Гефестиона, дабы обсудить свершившееся. Только о чем им было говорить? Что они могли сказать друг другу? Птолемей на той встрече не раскрывал рта – уже тогда он решил молчать про то, что знал. Другие же думали, что причина всех бед – это болезнь царя, помрачение ума, подобное тому, что боги наслали когда-то на Геракла и которое должно было пройти со временем. Не стал Птолемей говорить им о том, что по упущению богов нечистый дух Дария вселился в Александра, завладев его телом и душой, ибо как изгнать этого духа, ему было неведомо. Эх, Александр, золотой мальчик и сын бога! Почему так случилось? Почему ты стал врагом народу своему? Ты окружил себя чужаками. В прежде непобедимом войске твоем греков и варваров стало теперь поровну, демон розни и раскола уже витал над ним, как падальщик, чуя скорую поживу.