Балканский венец - Вук Задунайский

Птолемей поставил кратер на круглый серебряный поднос и поднял обе руки вверх, пытаясь привлечь к себе внимание. Александру, видимо, стало любопытно, что скажет его очередная жертва в последние мгновения своей жизни, и он тоже поставил свой кратер – рядом с кратером Птолемея, на тот же поднос.

– Стойте-стойте! – перебил спорящих Птолемей. – Летом упомянутого года мы были в Парфии, в горах Эльбурза…

«– А-а-а! Точно! – раздалось в ответ. – Пердикка, ты должен помнить: твой конь чуть не свалился где-то там в пропасть… – Дурак, это было в Гиндукуше! В Эльбурзе… – Я не помню, что там было… Какие-нибудь варвары?»

– Нет, никаких варваров там не было. Хотя нет – были, конечно. Варвары были там повсюду, одни варвары. Мы преследовали…

«– Бесса! – Нет – Спитамена! – Да нет же – какого-то Аримана! – Ты дурак – Аримана нельзя преследовать, он сам преследует души людей. – Тогда Зороастра! – Да нет, он же помер давно! – Ну кого-то же мы преследовали все это время?»

Александр взирал на это с улыбкой. Его стараниями почти никто уже не помнил, с чего все началось, и уж тем более не мог понимать, чем все закончится. Птолемей продолжал:

– Летом упомянутого года в горах Эльбурза, неподалеку от Дамгана мы наконец настигли того, кого преследовали уже давно, – Дария!

Кто-то в зале даже присвистнул. Стыдно было не помнить этого. Александр внимательно слушал Птолемея – он не мог понять, к чему тот клонит. Все засмеялись и начали стыдить друг друга. Стоя спиной к столу и расправив пошире парадный плащ, Птолемей незаметно для других повернул поднос несколько раз. Кратеры поменялись местами. Теперь даже сам Птолемей не смог бы сказать, в котором из них был яд. Глубока пропасть между любовью и ненавистью. Боги должны были рассудить их спор.

– Так вот, – продолжил Птолемей, стараясь не выдать себя дрожащим голосом и отойдя от подноса на два шага, – мы настигли его. Царь царей… Он лежал пред нами почти нагой, в каких-то грязных лохмотьях. Он был жалок…

Участники тех событий – их осталось совсем уже немного – закивали головами.

– И к чему сводится столь пространное описание столь давних событий? – вопросил Александр, которому надоело ждать.

– А к тому, государь мой, что без любви даже Царь царей становится жалкой тенью своего величия. – Птолемей взял с подноса ближний к себе кратер и высоко поднял его. – Друзья мои! Я хотел бы выпить за любовь. Но не за ту, которую мы оплачиваем гетерам золотыми монетами, а за ту, которой мы любим нашего царя. Она сворачивает горы и меняет русла рек. Она стирает в пыль целые народы и созидает новые царства. Она прекрасна и жестока, но справедлива. И каждому воздаст она по делам и думам его. Да не ослабнет она! Да будет она радовать царя во все дни его бесконечной жизни! За любовь!

– За любовь! За любовь к Александру! – вскричал зал в едином порыве.

Царь взял оставшийся кратер и обратился к Птолемею с улыбкой:

– Хотя ты и не слишком дружен с Аристотелевой логикой, как сказал бы Каллисфен, мир его праху, но слова твои мне по нраву. За любовь! И за то, чтобы она длилась дольше жизни!

Все кричали и пили. Один Александр не пил – он ждал свою жертву. Птолемей поднес кратер ко рту и выпил его одним залпом, хотя был он не мал. Пусть боги рассудят. Глаза их встретились. Прямо на сына Лага слепо глядело древнее зло, привыкшее править мертвецами и превращать живую плоть в холодные камни. Оно будто прощупывало его оборону и пыталось найти в ней брешь, как когда-то Ксеркс под Фермопилами. Но Птолемей не намерен был сдаваться. Тогда зло поднесло кратер к губам и прошептало:

– Ты ведь узнал меня?

Птолемей прикрыл глаза в знак согласия.

– Прекрасно! Я пью за твое здоровье, – сказало зло и осушило свой кратер. – Пусть твое знание будет таким же долгим, как и твоя жизнь.

Кто может предугадать высший промысел? Боги коварны, шахиншахи – не всесильны, а люди – смертны. Властителей вавилонских никогда не травили плохими ядами. Ночью всех подняли с постелей истошными воплями – царю внезапно стало плохо, у него открылся сильный жар, он впал в беспамятство и выкрикивал бессвязно имена своих друзей, многих из которых уже не было на этом свете. Во дворце начался переполох. На третий день царь начал свой путь в Аид.

Птолемей старался реже вспоминать то, что происходило в эти дни вокруг умирающего царя. Там не было ничего из того, что нужно было вспоминать. Это право он оставил другим. Пусть другие предаются печали по тому, чьей смерти они в действительности давно желали. Пусть они делят его наследство. Сыну Лага всегда нужен был сам Александр, и только он – прекрасный и счастливый, не искаженный нечистым духом.

Приближенные царя стояли у ложа умирающего и ждали, когда он назначит себе преемника. Но он молчал, ибо не мог уже говорить. Глаза его были пусты, лицо обрюзгло и почернело. Птолемей запомнил стоящих подле царского ложа Антигона, Евмена, Лисимаха, Пифона, Пердикку, Мелеагра, жен царя – Роксану, бывшую тогда на сносях, и Статиру с ее сыном Гераклом, а также Арридея и Клеопатру – брата и сестру Александра. Все они смотрели на уходящего алчными глазами. Александра била крупная дрожь, со лба на дорогие ткани стекали крупные капли пота. В какой-то миг он резко дернулся, глаза его закатились, и голова упала на подушки. Выпавший из руки перстень с царской печатью ловко поймал Пердикка. Антигон издал клич, который означал одновременно и скорбь по ушедшему другу, и радость по поводу начала дележа его царства. И в этот миг…

Бам! О боги! До конца жизни Птолемей потом ругал себя. Как можно было забыть о самом главном! Будто солнечный луч ярко блеснул ему прямо в глаза, ослепив его. Сын Лага ощутил тогда сильный удар по темени, от которого у него потемнело в глазах и голова закружилась так, что он завалился куда-то вбок. Это был Он, царь Азии, нечистый дух, прозванный персами Ариманом! Он был свободен и искал себе новую жертву! Последнее, что успел Птолемей до того, как сознание покинуло его, – это выхватить из-за пояса кинжал и с силой ударить им по мечу, дабы утолщить ту цепь, на которой они все оказались подвешены в этот миг. Раздался звон железа о железо – тот самый, который он уже слышал однажды в предгорьях Эльбурза. Из застившего глаза тумана услышал сын Лага как будто свой голос, но вместе с тем это был голос зла: «Я должен стать преемником! Я!»

Помешательство продолжалось всего один миг. Когда Птолемей пришел в себя от истошного женского визга, то осознал, что сидит на полу подле царского ложа, на котором возлежит мертвое тело Александра, и бешено стучит кинжалом о меч. Жутко отдается под древними сводами дворца скрежет железа. Подле Птолемея вповалку лежат Антипатр и Пердикка, сжимающий в руке перстень с печатью, чуть поодаль – все остальные. Глаза их совсем безумны. С ковра пытается встать Роксана, лицо ее сведено страшной судорогой, потому и кажется оно особенно уродливым. Все было напрасно! Ариман вышел на свободу и обрел себе новое вместилище. Все, кто оказались в миг смерти Александра подле него, задеты были духом нечистым, и Птолемей не знал даже, к чему это могло привести. Он не был кузнецом, он не умел стучать железом о железо.