Дочери Марса - Томас Кенилли

Прибывавшие раненые были с головы до ног перепачканы весенней грязью. Это была не обычная грязь, от нее шло отдающее газами зловоние, на залежавшихся в ней трупах пировали крысы. В полях вокруг Дёз-Эглиз цветы еще не распустились, а маскирующая листва существовала пока лишь в виде набухших почек. Так что хваленая европейская весна если и могла что-то предложить, так это промозглость, мерзкую и тоскливую. Так что ужасное письмо от Оноры оказалось как раз под стать обстановке.

Адъютант батальона писал, что Лайонел и часть бойцов его роты отбили у противника участок линии обороны. И попали под пулеметный обстрел. На следующий день, когда враг их разглядел, занятый ими участок подвергся уже артиллерийскому обстрелу, в ходе которого капитан Дэнкуорт и один из его солдат погибли. Выжившие, дождавшись ночи, вернулись к своим. И принесли с собой его офицерскую книжку. Как писал адъютант, капитан Дэнкуорт пользовался авторитетом и уважением у подчиненных.

Прошло дня два, не больше, с тех пор, как Онора показала девушкам это письмо. Слэтри, сжав губы, продолжала работать как ни в чем не бывало. Она не проронила ни слезинки, но не принимала никаких утешений, вообще избегала любого общения с подругами — Карлой, Салли. И девушки по молчаливому согласию старались не переборщить с соболезнованиями и выражением сочувствия в любых формах, словно речь шла не о гибели ее возлюбленного, а будничных трениях с начальством. И Слэтри всем своим видом будто говорила им — эй, прочь с дороги! У меня дел по горло, и мой девиз — на людях не скорбеть, а прятать свои чувства подальше.

Онору Слэтри вызвал к себе майор Брайт. И сказал, что в Лондоне есть организация, которой руководит молодая австралийка. Волонтер Красного Креста и при этом дочь бывшего премьер-министра Австралии. Организация называется «Австралийское информационное бюро людских потерь», оно самым серьезным образом изучит обстоятельства гибели капитана Лайонела Дэнкуорта, пообещал майор Брайт, и сообщит ей.

В первые по-настоящему весенние дни — поля покрылись цветущим алтеем и наперстянкой — майор Брайт с Онорой составили письмо в информационное бюро. Это было время относительной свободы, когда даже майор Брайт — страстный любитель пикников — организовывал по выходным пикники, причем случалось, служебные дела не позволяли ему самому принять в этом участие.

Дожидаясь ответа на письмо, Онора стала предаваться фантазиям — однажды за обедом она поведала Салли, что есть основания надеяться, что Лайонел жив. Мол, она написала командиру батальона, и тот сообщил, что капитана Дэнкуорта не разорвало снарядом на части, хотя осколочные ранения на теле были. Немцы — они отбили участок на следующий день — наверняка обнаружили его и оказали ему помощь. Потому что немцы, страстно убеждала она Салли, на самом деле люди гуманные, совсем как мы. Вот и забрали его и отправили, куда полагается. Но так как солдаты забрали его удостоверение, а в боевых условиях ничего не стоило и потерять медальон, Красный Крест в немецком тылу не смог его ни идентифицировать, ни, соответственно, сообщить куда надо. А еще Лайонел мог утратить память из-за ранения или контузии. Поэтому Онора и горевала, и надеялась на чудо. Точнее, тешила себя надеждой. Салли и Фрейд смотрели на это скептически, однако от любых замечаний на этот счет воздерживались.

В душе Оноры пробивались ростки невиданной, граничащей с безрассудством открытости. Она с поразительной легкостью открывала все прежние тайны. Да, они были любовниками, призналась Онора. И приводила аргумент — мол, обреченные на смерть в глазах Господа имеют право на несколько мгновений любви. Разумеется, мы соответствующим образом предохранялись, впрочем, теперь это уже не важно. Пусть Бог судит нас, на то он и Бог. Я даже жалею, что предохранялась. Следовало пустить все на самотек — будь что будет. Потому что там, на передовой, ежесекундно творится такое, что… И никто позволения не спрашивает.

За палатками, где они жили, свободные от дежурства медсестры, усевшись в шезлонги, подставляли лица светившему с юга солнцу. И Онора как-то поделилась своими догадками во втором письме в «Австралийское информационное бюро людских потерь». И в тот же день получила ответ на свое первое. Глава бюро, молодая женщина, писала:

Ни одна строка из этого письма, которое Онора дала прочесть Салли, не поколебала уверенности Оноры и, соответственно, никак не повлияла на исполнение ею обязанностей медсестры. Но за обедом Слэтри была куда молчаливее и задумчивее, чем прежде. О чем она без конца твердила, так это о том, что ее письмо к Лайонелу попало в руки немцев.

— Не знаю, что и думать и что чувствовать, зная, что кто-то из немцев мог прочесть мое письмо, — признавалась она. — О, да, они его похоронят. Обязательно похоронят, как полагается, я верю этой женщине из лондонского бюро. По-моему, она человек честный. И по ее письму это видно. Хочется надеяться, что офицеры немецкой разведки не станут глумиться и хохотать над тем, что я ему писала. Ведь и у них, наверно, остался кто-то в Германии — жена или возлюбленная. И они наверняка пишут им похожие письма…

Но часто бывало и так, что Онору куда больше заботило не то, что кто-то из немцев прочтет ее письмо, и даже не то, как и где будут преданы земле останки капитана Лайонела Дэнкуорта, а то, что он, возможно, лежит в немецком госпитале, где его пытаются исцелить от поразившего его беспамятства.

Теперь, когда деревья стали покрываться листвой, небо над пунктом эвакуации раненых кишело аэропланами. Было видно, как высоко в небе не очень уверенно тянутся на запад германские бипланы. Артиллеристы противовоздушной обороны — их прозвали «Арчи» — заняли позиции на перекрестках вокруг деревни и вели по немцам огонь, прячась за мешками с песком, сложенными вокруг огромных распятий. Аэропланы поменьше — их называли истребители — проходили совсем низко над склоном. Они всегда возникали неожиданно, будто потревоженные птицы, которых согнали с дерева.