Искушение фараона - Паулина Гейдж

Он стоял в середине скудно обставленной комнаты и смотрел, как Табуба закрывает дверь. Вот она повернулась к нему. Только теперь он заметил, что на ней сегодня облегающее прозрачное платье из белого полотна, поверх которого она не надела никаких украшений. Сандалий на ногах тоже не было. Он подумал, что, возможно, это то самое платье, что было на ней, когда он впервые заметил ее в толпе, и от этой мысли Хаэмуаса внезапно охватило сильнейшее страстное желание.

– Но каким же образом закончится работа теперь, когда Пенбу мертв? – встревоженным голосом спросила она. – Он далеко продвинулся в своих изысканиях, царевич? Возможно ли, что по этой причине наша свадьба будет отложена? – Легко, словно юная девушка, она подбежала к нему. – О, я думаю только о себе! Я не могу ждать так долго, я хочу быть твоей как можно скорее!

Хаэмуасу было приятно ее нетерпение.

– Через несколько дней в Коптос отправляется сын Пенбу, Птах-Сеанк, он и закончит работу, начатую его отцом. Я не сомневаюсь в том, что у него будет достаточно времени для этого и он успеет сделать все необходимое, пока будет находиться в Коптосе, при теле своего отца. Потом он должен привезти отца в Мемфис. Но я хочу, Табуба, чтобы ты переехала жить в мой дом раньше, не дожидаясь его возвращения из Коптоса. В покоях наложниц для тебя уже подготовлены комнаты, а с северной стороны главного дома, среди безнадежного беспорядка и грязи строительных работ, уже поднимаются твои собственные покои. Я, конечно, должен соблюдать траур, но ты вольна переехать ко мне в дом, как только сочтешь нужным.

Глаза у нее загорелись, но вдруг она нахмурилась.

– Нет, Хаэмуас, – сказала она. – Я не могу подвергать тебя опасности совершить святотатство – нельзя во время траура устраивать праздник по случаю такого радостного события в нашей жизни. Я подожду вашего возвращению из Фив, но Нубнофрет я навещу на этой неделе, чтобы заверить ее, что прекрасно понимаю, что означает положение Второй жены.

– Значит, ты не поедешь с нами на юг?

Хаэмуас и представить себе не мог, как переживет то время, когда от этой женщины его будут отделять многие и многие мили, если ему все же придется поехать на похороны без нее. Резким движением он прижал Табубу к себе.

– Нет, не поеду, – твердо заявила она. – Это было бы неправильно. У нас с тобой, дорогой, впереди еще много счастливых лет. Что значат эти несколько недель? Пойдем, я хочу угостить тебя вином.

Но он не отпускал Табубу.

– Не хочу вина, – прошептал он ей в самое ухо. – И душистого масла тоже не хочу. Мои мышцы расслабятся от любовного масла, Табуба. Давай сомнем твою великолепную постель, так безупречно убранную служанкой.

Она не отвечала, и Хаэмуас потянул ее туда, где в полумраке комнаты виднелась гладкая просторная постель, а руки его уже нащупывали бретели, удерживающие на плечах платье, от пота прилипшее к коже на животе и бедрах. Он стягивал с нее одежду, а она подняла руки и, издав сдавленный звук, похожий одновременно и на смех, и на глубокий вздох, наклонилась к нему, прикрыв руками полные груди, с которых он с жадностью срывал покровы.

Больше не было места сдержанности. Отдернув ее руки от груди, он направил ее ладони себе между ног, туда, где этого так ждал его напрягшийся член. Она стала нежно его поглаживать, а Хаэмуас губами схватил ее сосок. Они упали на постель. Табуба закрыла глаза и тихо стонала, страстно отзываясь на его ласки, на касания языка и рук, и от этих глухих, сдавленных звуков его желание разгоралось все сильнее. «Тот сон, – бессвязно думал Хаэмуас, когда она крепко вцепилась рукой ему в плечо. – Сад… Женщина, прячущаяся за деревом… Она звала меня? И я проснулся тогда, охваченный желанием, налитый соками, до боли, до предела переполненный предвкушением торжества и блаженства…» Он поднял к ней лицо, ища ее податливые губы, замер на мгновение, пристально всматриваясь в глаза Табубы.

– Я люблю тебя, Табуба, – прошептал Хаэмуас. – Ты – моя сестра, мое наваждение, страсть моего сердца, желанный мой плод. Я люблю тебя.

Она пробормотала что-то ему в ответ, но так тихо, и так жадно ее губы искали его рот в страстном порыве, что Хаэмуас не мог разобрать ни слова. Вдруг черные глаза Табубы широко распахнулись, она улыбнулась.

– Возьми меня, Могучий Бык, – громко произнесла она.

Этот титул принадлежал всякому фараону, и Хаэмуасу тоже судьбой было предназначено носить это звание, но сейчас значение этих слов было столь густо окрашено страстью и желанием, несло в себе огонь власти и мужественности, что, услышав их, Хаэмуас был почти готов извергнуть свое семя. Он почувствовал, что не может больше видеть эту томную, всезнающую улыбку, не может просто смотреть на прекрасное лицо, разгоревшееся от неги и томления.

С неистовыми словами он схватил женщину за бедра и, бросив на живот, вошел в нее сзади со всем жестоким напором, ничуть не заботясь о ее ощущениях. Этот порыв высвободил дремавший в нем поток дикарской силы, и любовное соитие он завершил как настоящее насилие, вбивая свой член в ее тело и при каждом движении изрыгая громкие проклятия.

Хаэмуас пришел в себя. Он лежал рядом с Табубой, тяжело дыша, и пот стекал по его телу ручьями, оставляя мокрые пятна на измятых простынях. Она полулежала рядом, опираясь на согнутый локоть, и по-прежнему улыбалась ему, но чуть слабее, чуть задумчивее. Он не стал просить у нее прощения.

– Я буду часто приходить и овладевать тобой, – коротко бросил он, сразу вспомнив, что только что нарушил запрет, налагаемый соблюдением траура. – Ты будешь рада этому, Табуба?

– Да, – произнесла она одно только слово, но оно подействовало на него как дурман, и Хаэмуас почувствовал, что снова вожделеет эту женщину. Он знал, что не переставал испытывать страстного желания даже в самый пик экстаза, что соитие не приглушило лихорадку желания, нещадно сжигавшую все его существо. Словно многие недели он принимал сильное возбуждающее средство, затуманившее его рассудок и обострившее до предела его чувственный аппетит, и теперь это безудержное желание не угасало даже в момент полного обладания ею. «Могучий Бык, – думал он, вновь охваченный жадными языками пламени при виде ее черных волос, потными завитками прилипших к шее, при виде струйки пота, стекавшей меж грудей, при виде ее распухшего, искусанного рта. – Могучий Бык, – стучало у него в мозгу, – Могучий Бык…» И вдруг мрачные картины недалекого будущего с убийственной ясностью встали перед его мысленным взором, так что он застонал и закрыл глаза. Она не произнесла ни слова, не шевельнулась, и скоро Хаэмуас быстро поднялся, собрал свою одежду и вышел прочь.

На поиски брата у Шеритры ушло много времени. Она обыскала весь дом и сад, ей становилось все жарче, досада росла. Больше всего ей хотелось сейчас посидеть где-нибудь под деревом и отдаться печальным мыслям о постигшем ее разочаровании, а разыскивать брата послать слугу, но ей не хотелось, чтобы Гори знал, что она специально его ищет.

Наконец ей пришла в голову идея. Приказав Бакмут возвращаться к себе в покои, сама она направилась к причалу. На этот раз она обогнула дом с северной стороны, с трудом пробираясь через груды строительного мусора. Повернув за угол, девушка чуть не упала, наткнувшись на аккуратно сложенную стойку новых кирпичей, выложенных для просушки на солнце. Уже вполне четко прорисовывались очертания возводимой пристройки. Там, где прежде привольно раскинулся тихий северный сад, теперь в тени навеса стоял отцовский архитектор, склонив голову к своим планам и чертежам, разложенным перед ним на столике. Рядом с ним толпились еще несколько человек, в которых Шеритра признала старших рабочих. Они ждали распоряжений.