Искушение фараона - Паулина Гейдж

Теперь Гори повернулся, чтобы взглянуть Шеритре в лицо. В его глазах уже не было прежней безысходности и тоски.

– А ты изменилась, – мягко проговорил он. – В твоих словах, Шеритра, слышится какая-то новая мудрость, знание людей, вовсе не свойственное тебе прежде. Ты стала взрослой.

Шеритра сделала глубокий вдох и почувствовала, как краска смущения привычным теплом разливается по всему лицу и шее.

– Я была близка с Хармином, – честно призналась она и ждала, что скажет брат, но он молчал. Гори только внимательно смотрел на нее. – Я знаю, что ты сейчас испытываешь, любимый брат, потому что и сама мучаюсь тем же недугом. И все же мне повезло больше. Мне удалось заполучить предмет своей страсти.

Да, тебе и в самом деле повезло, – медленно произнес он. – И это… везение станет еще больше, когда отец… женится. – Он споткнулся на этом слове, но быстро совладал с собой. – Когда Табуба переедет в этот дом, Хармин тоже станет жить здесь или, во всяком случае, часто здесь бывать, чтобы навестить мать. Тогда как мне… – Он едва перевел дух, потом продолжил: – Прости меня, Шеритра! Меня захлестнула самая отвратительная и эгоистичная жалость к собственным несчастьям! – И вдруг, потеряв контроль над собой, он залился слезами, разразился громкими, безудержными рыданиями, которые от его усилий сдержать себя становились лишь более мучительными.

Опустившись на колени, Шеритра молча притянула его голову себе на грудь. Она смотрела вокруг – на плотные заросли, окружавшие поляну, на блеск речной воды внизу, на густые полчища муравьев, по-прежнему кишащих на забытом куске хлеба. Наконец Гори выпрямился, отер лицо своей грязной измятой юбкой.

– Мне уже лучше, – сказал он. – Мы ведь всегда помогали друг другу, правда, Шеритра? Прости, что в последнее время я о тебе позабыл, даже не послал человека справиться о твоих делах, пока ты там гостила.

Не важно, – ответила она. – Что ты будешь теперь делать, Гори? Он пожал плечами:

– Не знаю. Остаться здесь, жить в этом доме под одной крышей с ней – боюсь, мне этого не вынести. Возможно, мне лучше поселиться у деда в Пи-Рамзесе и ходатайствовать о том, чтобы мне дали какую-нибудь должность при дворе. Я, в конце концов, наследник престола. – И он одарил ее задорной улыбкой, которая, впрочем, была лишь бледным подобием его прежнего озорства и веселья, и все же эта улыбка вселила в сердце Шеритры надежду. – Или я могу посвятить все свое время Птаху и сделаться истинным жрецом, а не так как сейчас – я исполняю эти обязанности лишь три месяца в году.

– Гори, прошу тебя, – перебила его Шеритра, – не принимай так стремительно бесповоротных решений, какие бы мучения ни терзали твою душу!

– Хорошо, Солнышко, – сказал он, гладя ее по волосам, – пока я подожду, как и обещал, но мне вовсе не хочется, чтобы моя боль длилась бесконечно.

Они замолчали. Шеритру вдруг охватила дремота. После всех переживаний сегодняшнего дня ее тело требовало отдыха, и она с удовольствием думала о собственной постели. Но прежде чем она сможет пойти отдохнуть, надо еще обсудить вопрос о сережке, беспокойным молоточком непрестанно стучавший в глубине сознания. Гори лежал на песке, вытянувшись во весь рост, закинув руки за голову и скрестив ноги в лодыжках. Она пододвинулась ближе, чтобы смотреть ему в лицо.

– Гори, помнишь, ты нашел старинную сережку, когда выбирался из гробницы потайным ходом? – начала она. Он кивнул. – Ты ведь показывал ее Табубе, правда?

По лицу молодого человека прошла тень, и он вздохнул.

– Какой это был день! – сказал он. – Ей так понравилась старинная сережка!

– И точно такую же я нашла у нее в ларце с драгоценностями. Когда я спросила, откуда она у нее, Табуба сказала, что заказала себе новую пару, взяв за образец ту, что ты ей показал, а потом одну сережку потеряла. Но… – Закусив губу, Шеритра отвернулась, и Гори, со своей всегдашней проницательностью, закончил фразу вместо нее:

– Но ты испугалась, что она лжет, что это я, охваченный страстью, позабыв обо всем на свете, отдал ей старинное украшение. – Шеритра лишь слабо кивнула. – Разумеется, я не мог совершить подобного святотатства. Знаешь, у меня, конечно, голова закружилась, но я не вовсе лишился рассудка и не ведал, что творю.

– Вот как. – И все же Шеритра испытывала лишь слабое облегчение. – Тогда где она теперь? Все еще у тебя?

Гори не отвечал.

– Отец распорядился закрыть и опечатать гробницу, – ответил он, но она не спускала с него пристальных глаз, ожидая, что он скажет дальше.

– Гори! Отвечай же! Сережка по-прежнему у тебя?

– Да! – громко выкрикнул он, резко садясь. – Да, она по-прежнему у меня. И я собираюсь возложить ее на алтарь Птаха в искупление своего греха, за то, что не вернул ее в гробницу. Но пойми, Шеритра, эта вещь так сильно напоминает мне о Табубе, что я не в силах с ней расстаться, по крайней мере не теперь! Это вовсе не воровство, я просто позаимствовал сережку на время. Птах сам убедит усопшую, что я не хотел причинить ей зла.

Зло ты причиняешь лишь себе самому, мучаясь всякий раз, когда только посмотришь на эту сережку, – пылко возразила Шеритра. – Что же, хорошо хотя бы, что у тебя хватило ума не подарить ее Табубе. Знаешь, Гори, когда я увидела у нее ту сережку, я могла поклясться, что эта вещь – подлинная, старинная. Ну ладно. – Она привстала, опершись на руки, отряхнула песок с локтя, смахнула с ноги муравья. – Ты говоришь, отец уже опечатал гробницу? Почему? Разве все работы уже закончены?

– Нет.

И он рассказал ей о приезде Сисенета, о том, как этот человек помог отцу перевести древний текст, как Хаэмуас вдруг потерял контроль над собой. Пока Гори говорил, его голос становился все более глухим и безжизненным, тусклым и бесстрастным, так что радужные надежды Шеритры быстро потухли.

– Отец действительно поверил, что нашел в этой гробницу Свиток Тота? – перебила она брата. – А Сисенет сказал, что это смешно, и стал убеждать его в том, что такого не может быть?

Гори кивнул и продолжил свой рассказ:

– Этим все и закончилось. Гробницу закрыли, спуск завалили камнями и щебнем, а сверху накатили огромный валун. Отец наконец согласился с Сисенетом, он тоже считает, что этот свиток не более чем порождение легенды. И он лишь слегка разочарован тем, что многие годы, еще со времен своей юности, жил несбыточной мечтой.

Дурные предчувствия, охватившие Шеритру, стремительно разрастались, превращаясь в настоящую тревогу. Ей чудилось теперь, будто некая аморфная масса, дышащая угрозой и враждебностью, стала быстро обретать конкретные очертания, формы, пока незнакомые и неведомые, но способные в единый миг превратить ее беспокойство в панический страх.

– Гори, я еще не во всем тебе призналась, – сказала она. – В доме Сисенета кто-то сотворил смертельное заклинание. – При этих словах он резко повернулся к сестре, и под его напряженным взглядом она опустила глаза. – Даже теперь, когда я говорю с тобой, мне кажется, что это сущая ерунда и глупость, – запинаясь, проговорила Шеритра, – но почему-то у меня в душе остался неприятный осадок.