Контрольный выстрел - Фридрих Незнанский

Денис, помнится, говорил, что у них, у немцев, города здесь, как у нас деревни, все вдоль главной улицы. Вот, кажется, в один из них они и прибыли. С широкого шоссе машина свернула направо, покрутилась среди двухэтажных вилл, окруженных небольшими садами и стрижеными газонами, и выехала на тихую улочку, состоявшую из нескольких домов. Невысокие сетчатые заборчики. Так себе, будто оградки от кур. Вазоны с увядшими цветами. Вдали, за домами, темно-зеленый массив деревьев. Похоже, парк. Левее — шпиль кирхи.

Когда вышли из машины, Турецкий, показывая, что укачало, сумел, однако, оглядеться, стараясь спрятать глаза от похитителей. Возле дома на противоположной стороне, наискосок, расхаживал крупный мужчина средних лет, одетый в яркий спортивный костюм. Лицо его показалось Турецкому знакомым. Но где и когда видел, да и видел ли вообще, он утверждать не мог. А может, фотографию запомнил? Сам же говорил недавно Юрке Федорову… ах ты Боже мой, сюда бы на минутку его с ребятами!.. Ну да, говорил, что бывает такая зрительная память, когда человек раз посмотрит на прохожего, а потом всю жизнь перед глазами портрет того человека держит… Но кто же это?

В коротких уважительных фразах, которыми перебрасывались похитители, вдруг мелькнуло слово «Мюллер». И Саша вспомнил: знаменитый футболист! Вот так. Значит, здесь он обитает. Или просто случайно тут оказался. А какая разница, если… «Ты еще жив, Турецкий! — приказал он себе. — И запомни: в доме наискосок ты видел самого великого Мюллера».

3

Особняк, куда его привезли, выглядел внушительно: два круговых пандуса, по которым машина въезжает в портик, поддерживаемый четырьмя спаренными колоннами, высокие окна второго этажа в мавританском стиле, крыши боковых пристроек венчают широкие балконы с мраморными балясинами балюстрад. Богатый дом, сделал вывод Турецкий. И вдруг мелькнула мысль: а вдруг пронесет? Все же — тут немцы, а наши у них, похоже, на подхвате: приведи, принеси, подай, поди вон… А что может интересовать немцев? Какая им польза от русского следователя?

По довольно крутой винтовой лестнице Турецкого спустили в подвал. Включили яркий свет, и он увидел обширную комнату, напоминающую музей. На стенах было развешано старинное оружие, блестящие рыцарские латы, какие-то ржавые цепи, обручи и прочие ценности непонятного назначения.

Чтобы не дать себе расслабиться, Турецкий производил в уме нехитрые расчеты: прикинул время дороги, скорость движения, и у него выходило, что от павильонов Книжной ярмарки они отъехали примерно на тринадцать — пятнадцать километров. Но вот в каком направлении, это загадка: на север, восток или запад? Точно — не на юг, иначе бы пришлось снова Майн переезжать…

А его между тем усадили на тяжелый деревянный стул, наручниками, как в самых дешевых детективах, прихватили запястья снизу, на спинке стула, и направили в лицо яркий сноп света — от пятисотсвечовки, наверно. В то время как само помещение окунулось во мглу. У Саши мгновенно заслезились глаза, но ничем помочь оно себе не мог. Разве что плотно зажмурить веки. Но яркий розовый свет пробивался и сквозь них. Совсем худо дело, подумал он, так ведь и ослепнуть…

Его грубо дернули за плечо, но Саша лишь ниже уронил голову, спасаясь от света.

— Ну-ка подними его! — раздался чей-то новый голос, уже без акцента, явно московского происхождения, с растянутым «а».

Резкий удар в ухо, едва не оглушил.

— Идиот! — крикнул все тот же. Саша раскрыл глаза, но ничего не увидел из-за слепящего света, он смог только промычать от боли и помотать головой. — Кофеин вколи, чтоб он быстрей оклемался…

Щелкнул металл, звякнуло стекло, и Саша снова почувствовал боль от укола в предплечье. И опять через одежду. Вот же суки! Наркоманы дерьмовые! Турецкому хотелось кричать, материться, но он усилием воли сдерживал себя, чувствуя, как у него начинает гореть шея, а спина, напротив, покрываться липким холодным потом. Неожиданно и свет перед глазами стал меркнуть, но не настолько, чтоб Саша мог что-то различить вокруг себя. Однако давление на глаза вроде бы уменьшилось.

«Чего это они таким примитивным методом действуют? — подумал Турецкий. — Кофеин… Воткнули бы какой-нибудь… как это Ким обозвал то изделие? Пипа… ага, пипотиазин, кажется. Я бы тут же и раскололся до самого донышка, а потом еще сам бы себе и веревку намылил… Или у них этого средства нет?..» Турецкий не мог бы себе и в самом радужном, счастливом сне сейчас представить, что его жизнь ценится больше, чем вышедшая из употребления российская копейка производства девяностых годов нынешнего, уходящего в небытие столетия…

— Ну как он? — поинтересовался все тот же грубый голос.

— Приходит в себя… — кто-то поднял голову, пальцами раздвинул ему веки, потом жесткая ладонь пару раз чувствительно хлопнула по щекам, и Турецкий решил, что пора «прийти в себя».

Он выпрямился на стуле, насколько позволяли прикованные за спиной руки, и поморщился, отвернув лицо от слепящего света. Впрочем, он уже был не таким ярким, кажется, убавили маленько. Но вокруг все равно ничто не различалось.

— Может, ему добавить? — спросил кто-то сзади.

— Дак же сдохнет, — хмыкнул грубиян. — Или выдюжит? Кажись, пришел в себя, скажи там…

По полу застучали каблуки, кто-то ушел. Затем негромко скрипнула дверь, из которой на Турецкого пахнуло не то старой пылью, не то чем-то специфическим, как пахнет из глубины старых книжных хранилищ. Подумалось, что это помещение действительно напоминает подвал какого-нибудь музея.

Из двери, судя по шагам, вышло несколько человек, Турецкий смог различить лишь крупные темные их силуэты. Они прошли туда, где была лампа, задвигали стульями и расселись.

— Как вы себя чувствуете, господин Турецкий? — спросил тихий и мягкий голос, с елейными такими интонациями. Саша стал для себя называть его Елейным. В отличие, скажем, от Грубого или Голубоглазого. И еще был Наркоман, который по-свински вкатывал ему дозы, сволочь…

— Херово, — буркнул Саша и добавил после паузы: — С вашего позволения.

— Ничего, сейчас почувствуете себя лучше. Сделайте ему еще немного… Да не так! — В тоне Елейного вдруг зазвучал металл. — Ты что, на помойке находишься?.. Рукав закатай… да не рви, а закатай, продезинфицируй, фраер, как положено! Что ж вы все как скоты? А нам жизнь господина Турецкого небезразлична. Он нам расскажет о том, что нас интересует, и мы его тут же отпустим. Вывезем в город и высадим в людном месте, пусть отдыхает себе…

Многое не понравилось Турецкому в этом странном монологе, рассчитанном конечно же лишь на него одного. Но эта феня, эти блатные интонации не могли больше ввести в заблуждение. Никакие это не немцы, а наша родная, уголовная братия, скорее всего обосновавшаяся тут, в финансовом сердце Германии, и делающая свои дела, либо выполняющая чью-то волю из России. Поэтому все эти выражения, вроде «жизнь небезразлична» или «высадим в людном месте», — туфта для дурака, не больше. Вот, значит, к кому мы попали в гости!..

— Ну, — ласково поинтересовался Елейный. — Можете говорить?