Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея - Анна Кладова

считаешь, что посильно для тебя, выдержит и любой другой. Видел бы ты вашу нить. Да что там нить, цепь пудовая! И все замешано на крови, боли, муках. И немудрено. Ведь ты забыл, что такое любовь.

Последние слова оракул произнес с тоскою в голосе.

— Альба, верни мне имя. Я хочу вспомнить свою жизнь. Я хочу вспомнить любовь… — голос Лиса становился все тише и тише, покуда совсем не потух. Змея впервые видела гордого йока таким кротким и тихим.

— Нет, невозможно, — ответ прозвучал так жестко и холодно, что даже Олга нахмурила брови, дивясь подобной надменности и самоуверенности. — Время не пришло.

— А что если я погибну к тому моменту, когда оно придет?

— Не исключено!

— Почему? За что ты лишил меня памяти.

— Такова твоя судьба.

— Гад же ты, братец.

— Такова моя судьба, — оракул рассмеялся. Лис вдруг потемнел лицом и коротко ударил белоглазого в челюсть. Тот слетел с крыльца, будто сухой листок, подхваченный ветром, и, неловко упав на спину, закашлялся, сплевывая густую слюну. Нелюдь, сжав кулаки, пошел на брата, но мощный пес преградил ему путь, ощерив желтые клыки, каждый с мизинец длиной, и зарычал. Рыжий хмыкнул, опуская руки:

— Такова твоя судьба, Альба.

По измаранным в пыли щекам юноши потекли, оставляя грязные дорожки, злые слезы боли:

— Ну ты и гад!

Лис ведром зачерпнул из бочки воды, плеснул в лицо брата и небрежно швырнул следом измятое полотенце.

— Утрись, баба, краше будешь, — после чего развернулся и вошел в дом.

— Проснулась? — Учитель, даже не взглянув на Олгу, прошагал мимо и сел за стол.

— Ты не упоминал, что у тебя есть брат, — присаживаясь рядом, заговорила она.

— Я вообще очень скрытный, — холодно съязвил нелюдь, разливая по кружкам молоко.

— Зачем ты его побил?

До Лиса наконец дошло, что она наблюдала за ссорой, и он внимательно посмотрел на Змею, видимо, решая, с какого момента чужие уши внимали их не слишком приятным речам. Поколебавшись несколько мгновений, он все же произнес:

— Он меня раздражает. Пусть знает свое место.

— А ты знаешь свое место?

Лис, взявший было в руки ложку, напрягся так, что деревянный черенок переломился надвое. Он шумно поднялся и грозовой тучей навис над замершей Ученицей.

— Не смей меня учить!

Она тоже поднялась, возмущенно вскинув бровь.

— Не смей на меня кричать! Я не твой брат, могу и в рыло дать.

Лицо нелюдя исказила хищная гримаса ярости, крылья носа трепетали, с шумом выпуская воздух. Скрипнула дверь.

— Только не в доме, — простонал Альба, всплеснув руками. На скуле, будто измазанной черничным соком, лоснился огромный, чуть припухший синяк. Змея повернулась к оракулу, сверкая глазами:

— Ты, божественный гад, и ты, мерзкий йок! Никаких печатей, слышали? Не позволю решать мою судьбу у меня за спиной!

Братья переглянулись.

— А ты что же, знаешь свою судьбу? — прикладывая к щеке компресс, поинтересовался белоглазый. Олга заскрежетала зубами.

— Тебе что, мало наподдали? Еще хочешь? А ты, — она обернулась к Лису, — сволочь. Если бы не твое идиотское вмешательство, Черный Дракон никогда бы, как вы это говорите, не расправил крылья.

Она выбежала из горницы, в сердцах хлопнув дверью, но стоило сойти с крыльца, как внезапная слабость ног вынудила ее опуститься на землю. Грудь ожгло, перед глазами замелькали белые пятна.

— Прости, Змея, — голос оракула за спиной прозвучал, словно сквозь вату, — но я начал еще ночью. Не гневайся, будь благоразумной.

— Чтоб тебя волки съели, мерзавец! — прошептала она, и мир померк, скрытый пеленой огненного марева.

* * *

Она, вновь нагая, стояла во тьме, окруженная призрачным пламенем, что не жгло, но и не грело. Сквозь колыхание рыжих лент огня на нее внимательно и с любопытством смотрело множество глаз: тонкие подрагивающие золотые полосы отраженного света, который скрывал продолговатый змеиный зрачок. Ей стало жутко и на миг показалось, что спасительный круг огня не даст ожидаемой защиты, и эти глаза, обрастая чудовищной плотью, кинутся к ней, разорвут на мелкие части и пожрут нежную плоть.

— Иди сюда.

Она вздрогнула. Голос звучал отовсюду и одновременно не звучал вовсе.

— Не бойся. Иди сюда. Я — это ты. Мы… уже… неразделимы.

Она судорожно сглотнула, крепко, до белых пятен перед глазами, зажмурилась, и, подняв веки чрез несколько мгновений, обнаружила, что видит себя, дрожащую и озирающуюся в тесном круге пламени.

— Посмотри на себя с моей стороны, изнутри, — продолжал голос, мягко обволакивая спокойствием ее напряженный разум. — Гляди, сколь жалка эта девочка в кольце собственных страхов. Она думает, что они защитят ее, но глубоко заблуждается. Страх и гнев убивает великих. Присмотрись внимательно к своему телу. Видишь, как плохо ему?

Она прищурилась и невольно вздрогнула, заметив черную гниющую рану на животе и густую кровь, что стекала по ногам из промежности.

— Видишь, сколько боли? Сколько крови?

— Почему так?

— Такова твоя доля. Такова моя судьба. Я уйду на время. Тебе вновь станет тяжело, ты вспомнишь, что значит быть слабым человеком, ты познаешь страх женщины, смирение женщины и радость женщины. Прежде, чем быть Великим Змеем, необходимо стать ничтожеством. До встречи, моя девочка, до скорой встречи.

Она вновь сидела в круге, но пусто было за его пределами, пусто и темно, отчего делалось еще более жутко и до изнеможения одиноко.

Олга открыла глаза. Между каменных ребер перекрытия виднелось невероятно далекое небо, подернутое серой дымкой облаков, солнечные лучи, проникающие сквозь оконные проемы и прорехи в куполе, словно тончайшие ленты прозрачного шелка перетягивали гулкое нутро здания. Здесь некогда был храм. Высокий сводчатый потолок, унизанный дырами, словно грудь девицы — ожерельями, еще сохранил остатки былой роскоши: роспись, искусная резьба вдоль карнизов и на опорных колоннах. Олга с трудом села, чувствуя себя глиняным истуканом — тяжелым, неповоротливым и непослушным казалось все тело. Камень алтаря, на котором она лежала, холодил, и даже плащ не согревал одеревеневшие члены. А странные рисунки, густой сетью покрывавшие ее с ног до головы, стянули кожу, отчего та зудела неимоверно. Почесывая запястье, она спустила босые ступни на мраморный пол, покрытый слоем мелкого колючего мусора, но колени подломились, и Олга, опершись дрожащими руками на алтарь, медленно сползла вниз, не выдержав собственного веса. Дышать было тяжело, оцарапанная нога кровоточила, ранки, забитые известью, не спешили затягиваться, зрение ухудшилось, и, главное, проснулась давняя боль в животе — тянущая и свербящая. Она огляделась, нашла кувшин с водою, промочила пересохшее горло, омыла ступни и, завернувшись в плащ, что еще хранил запах Лиса, стала ждать. Ветер приносил шум прибоя, крики чаек, запахи прогретой солнцем травы, моря и…