Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1 - Александр Дюма

Я видел Лажоле в Париже 25 января на бульваре Мадлены. Он забрал Жоржа и Пишегрю из экипажа, в котором мы находились, чтобы отвести их к Моро, ожидавшему их на Елисейских Полях. Во время переговоров Моро заявил, что восстановить престол невозможно, и предложил себя главой правительства с титулом диктатора. Роялистам он отводил роль своих соратников или солдат.

Принц должен был приехать во Францию только после того, как станут известны результаты переговоров между тремя генералами, и только в том случае, если они придут к полному согласию по всем вопросам.

Жорж решительно возражал против тайного убийства или адской машины, он говорил об этом еще в Лондоне. Он не признавал ничего, кроме открытого нападения, в котором он и его офицеры рисковали бы жизнью. Целью был захват первого консула и, следовательно, власти.

Не знаю, какой вес будут иметь для вас слова человека, час назад вырванного из лап смерти, которую он сам себе уготовил, а теперь примет от оскорбленной им власти. В любом случае я не могу сдержать крик отчаяния и не требовать возмездия тому, кто вверг меня в его пучину. Впрочем, доказательством моим словам послуэкит дальнейшее развитие событий, в которые я был вовлечен.

Буве де Лозье»[111].

Бонапарт молчал.

— Единственный человек, от которого я мог ожидать неприятностей, — заговорил он вдруг, будто про себя, — единственный, у кого были шансы против меня, и так глупо попался! Бред!

— Хотите, чтобы я немедленно арестовал Моро? — спросил Реаль.

— Моро — слишком значительная фигура, — покачал головой Бонапарт, — и все знают, что он — мой злейший враг. Избавиться от него — значит попасть под обстрел общественного мнения.

— Но ведь он в заговоре с Пишегрю! — возразил Реаль.

— Кроме того, — продолжал Бонапарт, — о том, что Пишегрю в Париже, известно лишь со слов Фуше и вашего ночного висельника. Тогда как все английские газеты в один голос утверждают, что он в Лондоне или где-то в его окрестностях. Хотя я, разумеется, знаю, что все эти газеты против меня и все состоят в заговоре против Франции.

— Во всяком случае, я перекрою все заставы и прикажу самым тщательным образом проверять всех, кто хочет попасть в Париж, — предложил Реаль.

— И главное, всех, кто хочет его покинуть, — добавил Бонапарт.

— Гражданин первый консул, не назначен ли вамп на послезавтра смотр войск? — спросил Реаль.

— Совершенно верно.

— Надо отложить его.

— С какой стати?

— У нас по Парижу бродят еще около шестидесяти заговорщиков. Когда они поймут, что им не удастся покинуть город, они могут решиться на какой-нибудь отчаянный шаг.

— Ну и что? — возмутился Бонапарт. — Какое мне до этого дело? Разве не ваша забота — охранять меня?

— Генерал, — Реаль пытался настоять на своем, — мы сможем отвечать за вашу безопасность, только если вы отложите смотр.

— Господин советник, повторяю вам, — Бонапарт начал терять терпение, — у каждого из нас есть свое дело: вы должны следить за тем, чтобы меня не убили во время смотра, а я должен проводить смотр войск, невзирая на риск быть убитым.

— Генерал, это опрометчиво.

— Господин Реаль, вы говорите как государственный советник, — усмехнулся Бонапарт, — но во Франции самой большой опрометчивостью является трусость.

И он повернулся спиной к советнику, чтобы отдать приказ Савари:

— Пошлите конного ординарца к Фуше, пусть явится ко мне немедленно.

От Тюильри до улицы Бака, где жил Фуше, было рукой подать, поэтому уже через десять минут карета истинного министра полиции подъехала к воротам дворца.

Когда Фуше вошел, до крайности возбужденный Бонапарт метался по кабинету.

— Идите сюда! — поторопил первый консул. — Вы знаете, что Буве де Лозье пытался повеситься?

— Я также знаю, — ответил Фуше, — что его успели спасти и отвезти к Демаре, где он встретился с господином Реалем. Кроме того, мне известно, что он дал показания и написал заявление.

— В этом заявлении говорится, что Пишегрю в Париже.

— Я вам об этом еще раньше говорил.

— Да, но вы не сказали мне, что он приехал, дабы сговориться с Моро.

— Тогда у меня еще не было полной уверенности, были только подозрения, и этими подозрениями я с вами поделился.

— А теперь вы уверены?

— Вы ужасный человек, — вздохнул Фуше. — Все вам надо сказать и притом заранее, а потом вы все равно кричите, что вас никто не предупредил. Хотите знать, какова сейчас обстановка? Хорошо, будь по-вашему. Но обещайте, что дадите мне возможность довести дело до конца так, как я считаю нужным.

— Никаких обещаний. Я хочу знать, что происходит.

— Что ж, слушайте. Каждый из нас играет свою роль: у Реаля есть Буве де Лозье, который вчера чуть не удавился. У меня есть Лажоле, который, возможно, удавится завтра. Я его арестовал, допросил, хотите взглянуть на протокол? Я захватил его с собой, так как был уверен, что он вас заинтересует. Здесь только то, что он сказал, вопросы я убрал.

«Некоторое время назад я узнал от одного из наших общих друзей, аббата Давида, что давние недруги, Пишегрю и Моро, наконец помирились. Прошлым летом я видел Моро несколько раз, он уверял меня, что хочет встретиться с Пишегрю. Чтобы устроить эту встречу, я выехал в Лондон, нашел Пишегрю и передал ему просьбу Моро. Пишегрю заверил меня, что также хочет примирения и ради этого при первой возможности покинет Англию.

Не прошло и двух недель, как такая возможность появилась, и Пишегрю обосновался на улице Аркады. Он должен был встретиться с Моро на углу бульвара Мадлены и улицы Басс-дю-Рампар. Моро приехал туда из дома, то есть с улицы Анжу-Сент-Оноре, на фиакре.

Пишегрю вышел у бульвара Мадлены, а я остался в фиакре, который продолжал медленно двигаться вдоль бульвара. Генералы встретились в условленном месте. Они прогуливались около четверти часа. Я не знаю, о чем они тогда говорили. Следующие две встречи произошли в доме у Моро, на улице Анжу-Сент-Оноре. Я ждал Пишегрю на улице Шайо, так как мы подыскали ему другое жилье. Он вернулся очень недовольный, и я спросил его, в чем причина.

— Представляете, что сказал Моро, — ответил Пишегрю, — этот бескорыстный муж с сердцем спартанца? Он предложил сделать его диктатором. И тогда он соизволит согласиться! Похоже, этот… не лишен амбиций, ему тоже хочется царствовать. Что ж, желаю успеха, но, на мой взгляд, он не в состоянии править Францией больше трех месяцев».

— Вы собираетесь арестовать Моро? — спросил Бонапарт у Фуше.

— Почему бы и нет? — сказал Фуше свойственным ему безразличным тоном. — Через три месяца он не продвинется ни на шаг. И надо будет сразу же арестовать Пишегрю, чтобы на парижских стенах их имена красовались рядышком.