Говорит и показывает Россия - Аркадий Островский

К 2004 году от “многовекторности” практически ничего не осталось. Телевизионные новости свидетельствовали не о стабилизации – то есть балансе разных сил в стране, – а о консолидации власти в одних руках. Новости создавали иллюзию стабильности – подобно тому, как телесериалы и кинодрамы, заполонившие экран картинами насилия и преступности, создавали иллюзию полного беззакония и хаоса. И новости, и сериалы были одинаково искусственными и делали одну и ту же работу: создавали видимость равновесия между силами тьмы и света – примерно так же, как задумывалось в “Ночном дозоре”. Новости успокаивали, а жестокие криминальные драмы повышали уровень адреналина. Как рассказывал один высокопоставленный российский чиновник и бывший генерал ФСБ, этот шквал наглядного насилия на экранах был вовсе не ответом на повышенный зрительский спрос, а сознательной политикой, выработанной в высших кругах российской власти. У зрителя должно было возникать ощущение, что только сильное государство, изображаемое в выпусках новостей, способно защитить беспомощное население от того разгула насилия, что бушевало на экране.

Вопрос о том, что для зрителя хорошо, а что плохо, решался отнюдь не исходя из вкусов и желаний самого же зрителя. “Врач ведь не спрашивает пациента, лежащего под ножом в операционной, как ему сделать хорошо”, – говорил Эрнст[436]. Эта задача – прописывать и выдавать лекарство – была возложена на него и на Добродеева.

“Ночной дозор” вышел на экраны в начале июля 2004 года. А через несколько недель, 1 сентября, страну сковал уже настоящий ужас: в Северной Осетии, в городе Беслан, чеченские боевики захватили школу и взяли в заложники больше 1000 детей и взрослых. Это был самый страшный террористический акт в истории России, гораздо более жестокий и кровавый, чем все предыдущие. На протяжении всего кризиса официальные российские СМИ сообщали цифры, спущенные им из Кремля, согласно которым в школе находилось всего 354 заложника. Сокрытие реальных масштабов теракта так разъярило захватчиков, что они перестали разрешать детям пить и ходить в туалет, вынуждая их глотать собственную мочу. Как вспоминал один из выживших заложников, террористы слушали новости по радио. Когда они услышали озвученное число, один из них сказал: “Россия говорит, что вас тут только триста человек. Может, надо убить всех остальных, чтобы только триста и осталось?”[437]

От участия в переговорах были намеренно отстранены российские журналисты и активисты, включая Анну Политковскую, обозревателя “Новой газеты”. Политковская, которая много писала о войне, часто бывала в Чечне и пользовалась там уважением, вызвалась выступить посредником в переговорах с террористами и вылетела в Беслан, но в самолете ее отравили загадочным токсином, что помешало ей достичь своей цели. Спустя два года, 7 октября 2006-го, она была убита в лифте своего дома в Москве.

После двух дней и трех ночей спецслужбы начали штурм здания. 3 сентября, в 13:05, в спортзале школы, где держали большинство заложников, раздались два взрыва. Как выяснилось позже, источником взрывов была термобарическая граната, выпущенная российскими спецназовцами. Террористы открыли стрельбу по детям, началась паника. Иностранные вещательные компании CNN и BBC освещали события в прямом эфире и в реальном времени. В России эфир срочными выпусками новостей не прерывался, и на двух государственных телеканалах продолжали идти запланированные программы. Через час они все-таки переключились на кризис в Беслане, который к тому времени уже перешел в отчаянную бойню, однако осветили происходящее сбивчиво и коротко. “Первый канал” уделил Беслану всего десять минут, а потом вернулся к бразильскому сериалу “Влюбленные женщины”. Либеральная столичная радиостанция “Эхо Москвы” держала своих слушателей в курсе событий, отслеживая происходящее на CNN.

Весь день каждый час на обоих государственных каналах выходили выпуски новостей, в которых заученно повторялись тезисы официальной версии: власти не планировали штурмовать школу; стрельбу начали террористы; захват заложников совершили члены международной террористической организации, в состав группы входили этнические арабы и даже один африканец (позже оказавшийся чеченцем).

Через несколько часов после начала вооруженного столкновения спецназа с террористами канал “Россия” преподносил все так, будто бой закончен и большинство заложников уцелело. Телезрители видели детей на руках у родителей и слышали чей-то голос за кадром: “Они живы, все в порядке, они живы, живы!” Пока родители обнимали своих детей, корреспондент комментировал: “Люди снова плачут, но теперь это слезы радости”. Ведущий назвал количество людей, увезенных в больницы, но старательно избегал даже приблизительно сообщать число погибших. “По последней информации, – говорил он, – стрельба в школе закончилась. Там нет ни убитых, ни раненых… Мы не можем привести более точные данные о числе пострадавших… и… назвать точное количество освобожденных заложников”[438].

Около девяти часов вечера, когда погибло уже больше 300 детей и взрослых, а перестрелка между террористами и спецназом все еще продолжалась, государственные каналы телевидения стали показывать совершенно невероятный материал. Канал “Россия” демонстрировал кинобоевик “Честь имею!”, в котором бравые российские солдаты сражались с бородатыми чеченскими бандитами, прячущимися в пещерах и кричащими “Аллаху Акбар!”. Тем временем “Первый канал” показал американский фильм “Крепкий орешек”, где Брюс Уиллис играет супермена, спасающего заложников в нью-йоркском небоскребе. Телевидение создавало параллельную реальность, в которой актеры на экране как бы мстили за тех, кто в реальной жизни продолжал гибнуть в Беслане.

Добродеев и Эрнст выступали демиургами, творившими мифы и толковавшими реальность. Позднее Эрнст говорил: “Наша задача номер два – информировать страну о том, что происходит. Сегодня главная задача телевидения – мобилизовать страну. России нужна консолидация”[439]. Если на советском телевидении царила бдительная цензура, то Эрнст чаще всего принимал решения сам. “Никто мне не звонит и не дает никаких указаний”, – утверждал он[440]. Возможно, это была правда. Но даже если нет, то нельзя сказать, что он рабски следовал указаниям Кремля: он просто охотно использовал свой талант и воображение в государственных целях – как он их понимал.

“Я государственник, либеральный государственник”, – говорил Эрнст спустя десятилетие[441]. Возглавляя “Первый канал” много лет, он тратил все силы на то, чтобы сплотить народ вокруг зрелищных телевизионных проектов. Эрнст создавал новый общий для всех россиян опыт, не требующий лишних размышлений или рефлексий. Он закладывал культурный код, в основе которого – идея о верховенстве государства. В отличие от Добродеева, который превратился в политического функционера и мастера кремлевской пропаганды, Эрнст считал себя художником, творцом – или, выражаясь телевизионным жаргоном, продюсером страны.