Говорит и показывает Россия - Аркадий Островский

В мае 2000 года, через два месяца после избрания Путина на пост президента России, на экраны вышел фильм “Брат-2”. Если первый “Брат” мгновенно стал хитом, то его продолжение приобрело статус культового произведения, где была сформулирована главная национальная идея. Действие картины разворачивается в Америке, куда Данила отправляется сводить счеты с американским дельцом, промышляющим наркотиками и порнографией и виновным в убийстве друга Данилы. Устранив чернокожих гангстеров и украинских мафиози, Данила наконец оказывается близок к цели. В черных ботинках, свитере и спортивной куртке он поднимается по пожарной лестнице на последний этаж небоскреба, твердя детский стишок:

Бесстрастно, как-то даже буднично застрелив охранника, Данила попадает, наконец, в офис американца, на столе которого стоит початая бутылка “Столичной”. Опрокинув стакан водки, Данила обращается к трясущемуся от страха дельцу: “Вот скажи мне, американец, в чем сила? Разве в деньгах?.. Я вот думаю, что сила в правде. У кого правда, тот и сильней”.

Алексей Балабанов, режиссер картины, снятой по классическим канонам голливудского триллера, уловил и точно сформулировал главную национальную идею: русские сильные, потому что за ними мораль и правда, а американцы слабые и лицемерные, потому что их интересуют только деньги. Как и советский лозунг “Учение Маркса всесильно, потому что оно верно”, слова Данилы не нуждались в дальнейших доказательствах. Русские лучше просто потому, что они лучшие. Фильм делил мир на “наших”, то есть “братьев”, и “чужих”, то есть “других”. “Братство” строилось не на основе идеологии или общих ценностей, а на крови.

В конце фильма Данила и Даша, проститутка, которую он спасает, летят на родину. Перед посадкой в самолет сотрудник аэропорта, проверяющий паспорта, изумленно говорит русской женщине: “Ваша виза давно просрочена. Вы больше никогда не сможете вернуться в Америку”. Вместо ответа она показывает пограничнику средний палец. Финальные титры идут под песню “Гудбай, Америка!” в исполнении детского хора.

Фильм был художественным произведением, а не идеологической агиткой. Он не навязывал людям свои мысли: скорее угадывал и визуализировал их собственные. Он не снимался по заказу Кремля, однако помог тому уловить уже зародившееся в народе подсознательное чувство несправедливости, униженности и оскорбленности, требовавшее удовлетворения. В 2000 году мало что предвещало тот поворот, который страна совершит десятилетие спустя. В конце первого фильма “Брат” Данила едет из Петербурга в Москву. Примерно в это же время из Петербурга в Москву приехал еще один кумир публики – Сергей Шнуров со своей группой “Ленинград”. Как писал Максим Семеляк, музыкальный критик и биограф Шнурова, “время… было не то чтобы захватывающим – скорее податливым. В равной и ни к чему не обязывающей степени оно располагало и к неимоверному кайфу, и к маленьким чудесам. Время само по себе ничего не предлагало, оно велось. Никакого очевидного драйва в воздухе не витало, но его можно было изобрести и навязать”.

Шнуров был двойником и одновременно противоположностью Данилы. Данила нес в себе заряд национализма, если не фашизма – во всем его коварном и опасном обаянии. Шнуров же был концентрацией пьяного нигилизма и гедонизма. Дух путинской России витал где-то между этими двумя персонажами. Выразителем этого духа был Владислав Сурков – формально советник Путина по внутренней политике, а по сути манипулятор, мистификатор и иллюзионист раннего путинизма.

Сурков был родом из Чечни; не доучившись на факультете режиссуры массовых театрализованных представлений московского Института культуры, он отслужил в армии, в спецназе ГРУ, затем какое-то время работал у магната Михаила Ходорковского – сначала как охранник, потом как пиарщик; ненадолго задержался в “Альфа-Групп”, у другого олигарха, Михаила Фридмана, и в конце концов попал в кремлевскую администрацию, где занял кабинет, ранее принадлежавший главным советским идеологам. Только, в отличие от своих предшественников, Сурков не имел никакой идеологии. Он творил политическую реальность из симулякров, фантомов и миражей. На первый взгляд, Россия обладала всеми атрибутами демократии: в ней были и разные политические партии, и выборы. Но большинство партий контролировал Кремль, а выборы, которые по идее являются механизмом упорядоченной передачи власти, превратились в механизм, гарантирующий ее несменяемость. Сурков строил комнату кривых зеркал. Те, кто пытался соперничать с Кремлем, в итоге боролись лишь с собственным искаженным отражением.

В начале 2000-х годов Сурков попытался привлечь и встроить в свою конструкцию и Данилу Багрова из “Брата-2”, и Шнура. Один был нужен для продвижения национализма, другой – для поощрения гедонизма и разврата.

В 2003 году Сурков придумал и провел в российский парламент фальшивую левую националистическую партию под названием “Родина”, которую возглавил демагог и популист Дмитрий Рогозин, устраивавший кампании против иммигрантов и олигархов. На думских выборах его партия набрала 9 % голосов. Путин и его “Единая Россия” оказались на политическом “рынке” в качестве единственной альтернативы темным силам националистов. Год спустя, после “оранжевой революции” в Украине, Сурков организовал молодежное движение “Наши”, которое должно было противостоять угрозе цветной революции в России. Название было литературное. У Достоевского в “Бесах” Петр Верховенский, провокатор и мистификатор, определяет кружок псевдосоциалистов, куда он намерен ввести “князя тьмы” Ставрогина, как “Наших”. По дороге Верховенский поясняет Ставрогину: “Знаете еще, что говорит Кармазинов: что в сущности наше учение есть отрицание чести и что откровенным правом на бесчестье всего легче русского человека за собой увлечь можно”.

И уже после заседания кружка изумленный Ставрогин полуспрашивает-полуутверждает: “Вы, стало быть, и впрямь не социалист, а какой-нибудь политический… честолюбец?”

И Верховенский соглашается: “Мошенник, мошенник…”

За всеми этими политическими играми, которые Сурков называл “суверенной демократией”, стояло не видение будущего России и не амбициозное желание возродить империю, а нечто куда более примитивное: тяга к личной власти и деньгам. Как писал социолог Александр Ослон в середине 2000-x, “дух денег”, завладевший страной еще в 1990-е, стал для многих, особенно среди правящей элиты, и мировоззрением, и идеологией, и даже религией. В отличие от Данилы Багрова, убежденного в том, что правда сильнее денег, Кремль считал, что вообще никакой правды не существует, что сила – только в деньгах, что никаких моральных ценностей нет и что единственное различие между политиками в России и на Западе состоит в том, что западные политики искуснее прячут собственный цинизм за лицемерными разглагольствованиями о демократии. А раз у новой российской элиты есть деньги, она может обзавестись и западным образом жизни, и лояльностью населения, не усложняя себе существование всеми этими “ценностями”, которые, по ее мнению, являются всего лишь красивой упаковкой.