Говорит и показывает Россия - Аркадий Островский

Число погибших заложников продолжало расти, и Путин выступил с телевизионным обращением к народу: он попросил прощения за то, что не сумели спасти всех. У террористов, заявил он, нет будущего, “зато оно есть у нас”. Никто из тех, кто планировал и проводил спецоперацию, не получил даже выговора. Как и в дни трагедии с “Курском”, Путин переложил вину на телевидение, обвинив НТВ в том, что оно подвергло опасности жизни заложников, показывая подготовку к штурму театрального центра. Путин вызвал в Кремль руководителей информационных отделов и гневно сказал им, что “журналисты не должны наживаться на крови своих сограждан, если, конечно, они считают их своими”. Это была фактически черная метка генеральному директору НТВ гражданину США Борису Йордану, которого демонстративно не пригласили на встречу в Кремле. Йордан, будучи прагматичным инвестиционным банкиром, ушел в отставку, получив приличную компенсацию от “Газпрома”.

Глава ФСБ Николай Патрушев регулярно проводил встречи с руководством телевидения и прессы. “Наши традиционные встречи проходят не зря. У нас есть взаимное доверие, – говорил он. – Мы делаем одно дело – работаем на общество, на государство”[429].

Парфенов продержался на НТВ еще пару лет. “Я понимал, что рано или поздно «Намедни» закроют. Но пока ты можешь чирикать, ты чирикаешь. Вот и все. Три сезона мы выпускали хорошую программу, за которую не стыдно и сейчас. Прекрасное время, отличное”[430]. “Чириканье” Парфенова вселяло оптимизм и отчасти компенсировало тревожность и мрачность сюжетов. В 2003 году, когда арестовали Михаила Ходорковского, самого крупного российского олигарха и владельца нефтяной компании ЮКОС, Парфенов назвал случившееся “Ходоркостом”. Он попросил популярного комика Максима Галкина прокомментировать психофизическое состояние президента и спародировать адресованные правительству слова Путина по поводу ареста Ходорковского: “Что касается правительства, то попросил бы его не вмешиваться в эту ситуацию, и вообще в целом истерику прекратить”. Сюжет Парфенова с Галкиным назывался “Попросил бы истерику начать”.

Скорее всего, последней каплей стал выпуск “Намедни”, посвященный инаугурации Путина в 2004 году. Реальные кадры церемонии были эффектно смонтированы со сценами из “Сибирского цирюльника” – художественного фильма Никиты Михалкова, действие которого происходит в эпоху Александра III. Прибытие Путина в Кремль на черном лимузине перекликалось с прибытием Александра III туда же на белом коне; когда Путин обращался к кремлевской гвардии, ему отвечали гвардейцы Александра III. Игровой прием “Намедни” нес в себе серьезный посыл: торжественное вступление Путина в должность – это не инаугурация президента, а венчание на царство.

Но как бы точно и остроумно ни монтировались и ни рифмовались документальные и художественные кадры, “Намедни” смешивала разные языковые формы. Программа предлагала постмодернистский взгляд на реальность, где все состоит из цитат, которые можно собирать и разбирать, как конструктор, переставлять местами и создавать новые смыслы. Парфенов воспользовался этим приемом для критического высказывания по отношению к власти, но ничто не помешало его последователям и коллегам прибегать к тому же методу для достижения противоположной цели – усиления лжи и пропаганды. Все ведь относительно.

В июне 2004 года Парфенова уволили, а программу “Намедни” закрыли. “Чириканье” вошло в диссонанс с новым порядком и стилем, которые стали проявляться в начале второго президентского срока Путина. Время игр прошло. События, происходившие в стране, в том числе арест Ходорковского, ликвидация нефтяной компании ЮКОС и периодические теракты, были слишком серьезными и сложными, чтобы описывать их с помощью игры слов и сарказма. Парфенов сам это признал, но только спустя шесть лет, когда неожиданно для всех произнес серьезную речь, полную искреннего и не характерного для него гражданского пафоса. Парфенову в тот день вручали премию имени Владислава Листьева, журналиста, телевизионного менеджера и шоумена, застреленного неизвестными в 1995 году. В своем ответном слове на официальной церемонии, где присутствовали руководители государственных каналов, Парфенов высказал всё, что думает о нынешнем состоянии телевизионной индустрии. “Наше телевидение все изощреннее будоражит, увлекает, развлекает и смешит, но вряд ли назовешь его гражданским общественно-политическим институтом”, – заявил Парфенов с заметным волнением. “Для корреспондента федерального телеканала высшие должностные лица не ньюсмейкеры, а начальники его начальника”. А это значит, что “корреспондент тогда и не журналист вовсе, а чиновник, следующий логике служения и подчинения”[431].

В прошлом Парфенов сам поморщился бы от таких слов. Теперь же он произносил их абсолютно серьезно. Телевизионные начальники, превратившие российское государственное телевидение в смесь развлечения и пропаганды, смотрели на Парфенова с невозмутимыми лицами. Среди них был и Добродеев, давний коллега Парфенова по НТВ, и Константин Эрнст, его старый приятель и сопродюсер “Старых песен о главном”, ныне возглавлявший “Первый канал”.

Константин Эрнст не был советским “аппаратчиком”. Статный плейбой с волосами до плеч, тележурналист и продюсер, поклонник голливудского кино, часть богемы, он всегда оставался на плаву и поднялся на самый верх, возглавив главный телеканал страны, вещавший на одиннадцать часовых зон. Эрнст родился в 1961 году и был одним из самых ярких и амбициозных представителей поколения, порожденного одновременно и Советским Союзом, и реакцией на его существование. Это поколение сильнее всего презирало запреты и ограничения советского периода и больше всех выиграло от их упразднения. Эрнст принадлежал к советской “аристократии”, конкретнее – к интеллектуальному истеблишменту: его отец был профессором биологии, да и сам он успел защитить диссертацию по биохимии. Впрочем, его настоящей страстью было кино, и он, как многие одаренные и энергичные люди своего времени, искал самореализации на телевидении. Начинал он в программе “Взгляд”, которая тогда представляла собой авангард перестроечного телевидения, но вскоре создал собственную передачу под названием “Матадор”.

К корриде она не имела никакого отношения: Эрнсту просто понравилось звучание слова, полного энергии и сулившего зрелищность и игру. Он водил телезрителей по голливудским киностудиям, знакомил с кинозвездами и новостями Каннского кинофестиваля. Формат его передачи напоминал ранние неполитические выпуски “Намедни”. Как сказал Эрнст на двадцатилетии программы Парфенова, оба проекта пытались говорить языком того времени, которому еще предстояло наступить. “Нас интересовало проговаривание еще не наступившего времени. Мы хотели, чтобы время наступающее выглядело примерно вот так. И мы его опережали”, – сказал он[432].