Асы немецкой авиации - Йоганн Мюллер

– Да, герр подполковник. Я достаточно здоров, чтобы попытаться летать.

– Летать? В качестве пилота?

Даже Герта, которая присоединилась к нам, казалась ошарашенной.

– Разумеется, да. Я готов к этому. В наших общих интересах побыстрее выяснить, на что я способен теперь.

Винтерфельд нахмурился, но не смог скрыть того, что эта идея ему совершенно не нравится.

– Хм-м… Ты хочешь оказаться в кабине самолета и выяснить, на что способно выдержать твое тело… Но ты должен понимать, что я не могу просто одолжить тебе «стодевятый» для этого.

– Не нужно. Это, скорее всего, рановато. Но у вас есть учебный самолет, на котором я смогу сделать круг и, может быть, пару фигур пилотажа…

Он нахмурился еще сильнее, но потом неожиданно улыбнулся и, в конце концов, решил:

– Уговорил. Просто позвони мне в Швехат, когда здесь врач и профессор Шёнбауэр дадут тебе зеленый свет. Я введу в курс дела своего адъютанта. Ты попробуешь взлететь.

Он ушел, но буквально через две недели погиб 16 мая 1942 года, когда разбился в Швехате на Ме-109F-3, попытавшись сделать бочку на слишком малой высоте. Однако его адъютант вспомнил о моей просьбе, когда я связался с ним. И вот через шесть месяцев после катастрофы дела наладились. Профессор Шёнбауэр на своем неподражаемом венском диалекте проинструктировал:

– Малышка, ты поедешь с ним и проследишь, на что он способен.

Я облегченно выдохнул. Это был самый сложный момент. Но я не мог мечтать о лучшем медицинском наблюдателе. Но даже сейчас я лез из кожи вон, чтобы скрыть свои проблемы. Когда мы прибыли в Швехат, я залез в кабину самолета Бюкер «юнгмайстер», чтобы проверить себя на деле. Я составил небольшую программу испытаний для самого себя, в ходе которых требования к моему телу понемногу увеличивались.

После того, как Герте поставили кресло перед ангаром и механики запустили мотор, я начал рулежку по неровному травяному полю, готовясь взлететь. Тревога не отпускала меня, но я дал полный газ и через несколько секунд поднял птичку в воздух. Наконец я снова лечу! Мотор-звезда под капотом слегка подрагивал, ароматный летний воздух вливался в открытую кабину. Это все-таки случилось, спустя шесть, семь месяцев, снова установилась гармония между человеком и машиной, я почувствовал, что у меня снова отрасли крылья. Слева внизу подо мной поблескивала извилистая лента Дуная, медленно текущего к Прессбургу. После нескольких минут полета на юго-восток впереди справа появилось озеро Нойзидль, укрытое тонким слоем дождевых облаков. Ближе виднелся Парндорф, где два года назад я начал свое путешествие, которое увело меня на юго-восток далеко за границы Рейха, сначала на Крит, а потом на Дон. Множество приказов, воздушных боев, перелетов, очень много жары и пыли. Вспоминались многочисленные моменты головокружительного счастья после одержанной победы, горесть и боль, которые отделяли их от сегодняшнего дня. И я желал снова вернуть все это. Не из страха потерять лицо, как, вероятно, сказал бы кто-нибудь. Обер-лейтенант Ралль не боялся обвинений, что он откажется летать из страха. Я не испытывал радости от убийств, не чувствовал всепожирающего честолюбия. Это была очень сложная смесь ответственности перед эскадрильей, желания снова влиться в ряды фронтового братства, мальчишеская радость полета – все это влекло меня прочь от безопасного уюта клиники, от женщины, которую я полюбил. Я вернусь сюда, но сейчас я снова должен быть на фронте.

Мы вместе с «юнгмайстером» выполнили несколько переворотов и все более крутых виражей. Спина держала! Раны ощущались при росте перегрузок, однако боль не становилась невыносимой и исчезала, когда я переходил в горизонтальный полет. Все оставалось в пределах нормы, даже когда я добавил газ и попробовал отрицательную перегрузку. Затем я взял ручку на себя и чуть повернул руль влево, чтобы нос самолета пошел по прямой, начав подъем в глубокую голубизну неба. Быстро глянув через левое крыло, которое начало выписывать дугу над линией горизонта, я ослабил давление на ручку, перевернул самолет и увидел землю, мелькнувшую над хвостом, после чего завершил идеальную мертвую петлю. Спина все это выдержала. Она выдержала пике и вывод из него, иммельман и три или четыре витка штопора. Она меня практически не беспокоила.

Герта немного нерешительно поднялась из кресла, подошла и остановилась рядом с «юнгмайстером», пока я выбирался из кабины.

– Нормально?

– Выдержал.

Ее глаза, ее лицо ясно отражали противоречивые чувства, смесь облегчения и горечи. В этот момент я понял, что моя жизнь больше не принадлежит мне одному.

– Я возвращаюсь в свою стаю, – сказал я, взяв ее за руку. – Но, Гертль, потом я вернусь к тебе».

«В конце августа 1944 года финский посол в Берлине проинформировал немецкое правительство, что Финляндия вступила в мирные переговоры с Советским Союзом. После этого финны сделали официальное заявление с требованием к немецким войскам к середине сентября покинуть финскую территорию. Немецко-финские отношения рухнули в пропасть.

В этом году осень рано пришла на Крайний Север. Густой туман полз над Северным Ледовитым океаном и накрывал район Петсамо. Зона низкого давления принесла с собой постоянные дожди, низкие тучи держали нас на земле почти все время. В течение достаточно долгого времени мы не могли сообщить в штаб ни об одной победе. Именно в такой ситуации кто-то решил, что нам нужна политическая мотивация, и прислал офицера по национал-социалистическому воспитанию.

Летчики трех эскадрилий вместе с наземным персоналом – несколько сот человек – были собраны в кинотеатре, чтобы дождаться его прибытия. Пропагандист взобрался по небольшой лестнице сбоку сцены. В центре стояла кафедра, на которую он выложил конспект своей речи. Мы смотрели на него с подозрением, потому что его китель не украшала ни одна награда, кроме Креста за военную службу. Мы считали эту награду равной Железному кресту 2-го класса без мечей, простой жестянкой, которую давали любому, кто просидел за столом в штабе достаточно долго. Затем он начал говорить, и его слова обрушились на нас, словно холодный душ.

– Ваша эскадра «Истребителей Ледовитого океана» – он использовал прозвище, которым люди JG-5 искренне гордились, – стадо трусливых свиней, иначе вы сбили бы больше противников.

Он мог не продолжать, в зале началось недовольное ворчание. Люди начали оскорблять его, используя самые грязные ругательства, которые я просто не могу повторить. Достаточно сказать, что зал превратился в кипящий котел.

Рядом со мной сидел Франц Дёрр и еще несколько офицеров, позади нас сидел коммодор эскадры Эрлер с членами своего штаба. Перед нами сидели пятеро механиков моей эскадрильи. Среди них был штабс-ефрейтор Небелинг, который был одним из лучших механиков, которых мы имели. Он пользовался всеобщим уважением. Возмущенный, он повернулся ко мне и спросил:

– Вы намерены терпеть это?