Падшая женщина - Эмма Донохью

Констебль схватил ее за плечи и потряс, как тряпичную куклу.

— Ты ничего не выиграешь, прикрывая эту язычницу.

— Нет. Я никого не прикрываю.

— Была ли это хотя бы ее идея?

— Эби ничего не делала и ничего не говорила, — отрывисто сказала Мэри. — Я клянусь. Она ничего не знала. Виновата только я одна.

— Девочка шестнадцати лет?

— Я вся в ее крови! — пронзительно выкрикнула Мэри и тряхнула шлейфом прямо перед носом констебля. Кровавые разводы превратились в коричневые; грязные пятна и потеки покрывали белый бархат в серебряных змейках и яблочках. — Какие вам еще нужны доказательства, вы, дурни!

После этого, как она надеялась, все произойдет очень быстро. Однако, просидев целую ночь в подвале здания суда, в одной рубашке и одеяле, Мэри осознала свою ошибку. Утром ей сообщили, что ее будут судить на ежегодной сессии, но когда именно это произойдет, никто не сказал. Нет никакой спешки, с опозданием поняла Мэри. Она — не важная птица.

Ей еще не приходилось бывать в монмутской тюрьме — не было случая. Оказалось, что тюрьма находится на Херефорд-Роуд. Констебль связал Мэри локти за спиной и посадил в телегу. От резкого ветра из ее левого глаза все время текли слезы, а лицо чесалось. Телега ползла мимо крепких новых домов и коттеджей. Вскоре Монмут закончился, и потянулись пустые поля. Мэри казалось, что они направляются прямо в пустоту, в страну, лежащую за пределами времени.

В конце концов, какая разница, куда ее везут? Ее дорога уже завершилась. История рассказана. То, что она считала своей жизнью, закончилось, и ничто не могло прийти ей на смену.

Похороны состоялись на третий день. На Инч-Лейн собралась большая толпа народу; вся улица была забита желающими проститься с миссис Джонс. Морганы прислали свою карету, которая стояла теперь на углу, в знак уважения — однако не удосужились поприсутствовать лично, с горечью отметил мистер Джонс. Мужчины вынесли гроб из узкого дома, поставили его на землю и разложили сверху хлеб и пиво. Дай Грайндер вытащил из кулака мистера Джонса короткую соломинку, и ему выпало быть «поедателем грехов». Он сунул в рот краюху сухого хлеба и запил ее пивом; потом мистер Джонс швырнул ему шесть пенсов. Дай поднял монету из грязи, развернулся и пошел прочь. Все провожали его плевками. Дай кое-как пробился через густую толпу и скрылся из вида.

— Пусть все прегрешения моей жены уйдут вместе с поедателем грехов, — громко сказал мистер Джонс. Он надеялся, что дьявол его слышит и что все это правда.

Но кто же унесет с собой его грехи? Об этом он не мог рассказать ни одной душе — так же, как не мог и забыть ту майскую ночь возле «Вороньего гнезда», когда он спустил с себя штаны и дал волю дикому зверю, который живет внизу живота каждого мужчины. Его рот был забит пылью. Кто такой Томас Джонс без своей жены? Престарелый калека, одноногий шут, простофиля, поддавшийся чарам стройной молоденькой шлюхи.

Никто не посмел возразить, когда он ухватился за край гроба вместе с тремя кузенами миссис Джонс и ее племянником. Он отбросил один костыль в сторону и прижался плечом и щекой к гладко обструганной древесине. Он знал, что мешает другим, замедляет их движение. Каждый раз, когда мистер Джонс опирался на костыль и нырял вперед, гроб подпрыгивал, словно там был кто-то живой и он порывался выбраться наружу. Из-под его парика ручьями стекал пот. Все смешалось, он больше не доверял своим ощущениям — сейчас он не мог бы сказать наверняка, какого цвета небо, наколотое на шпиль церкви Святой Марии, — серого или какого-нибудь иного? И точно ли земля под ногами коричневая?

Погребальный колокол был привязан к тису возле храма. Преподобный Кадваладир бешено дергал его за язык, как будто на церковь напали и он пытался позвать на помощь. Его лицо было красным, как сырое мясо. Неужели он плакал? Кадваладир всегда прекрасно относился к Джейн, вспомнил мистер Джонс.

Южный угол кладбища был засыпан бумажными цветами, оставшимися от прошлых похорон, и уже засохшими по краям хризантемами. В семейной могиле Джонсов, забитой детскими гробами, почти не осталось места. Как и в церкви, женщины выстроились по правую сторону, а мужчины по левую. Мистер Джонс, прямой, словно колонна, встал рядом с надгробной плитой. На ней уже была выбита свежая надпись.

Здесь покоится тело Джейн Джонс, предательски убитой.

Ему хотелось добавить к этому что-нибудь еще. Что-то личное о Джейн, о том, какой она была: добродетельная супруга и любящая мать, или оплакиваемая всеми, кто ее знал, или своим неустанным трудом заслужившая вечный покой. Может быть, даже чья безвременная кончина вопиет Небесам об отмщении. Однако на плите было мало места, и каждая буква стоила немалых денег, и миссис Эш убедила его, что Джейн не одобрила бы подобной расточительности. Тем не менее мистер Джонс настоял на том, чтобы каменщик вырезал на надгробии эмблемы ремесла миссис Джонс: катушку, шило и ножницы. Мастер долго ворчал, что в случае с женщинами так делать не полагается, но выполнил то, что от него требовалось.

Прохладный ветер пошевелил ветки деревьев. Первое дуновение осени.

— Господи Боже мой, — прочел Кадваладир из своего старого, потрепанного молитвенника. — Я верую в то, что в своей мудрости и справедливости Ты назначил всем нам разный удел и что беды и испытания, уготованные нам в этой юдоли слез, есть доказательство Твоей божественной любви и посланы Тобой, чтобы принести нам благо.

Эти слова мистер Джонс слышал множество раз, но теперь он вдруг усомнился в их истинности. Какое благо могло принести это испытание, эта нелепая, страшная смерть? Он попытался отыскать в своем сердце хоть немного веры, но там было совершенно пусто. Он больше не верил в то, что Создатель воздаст ему за все его потери. Банк прогорел.

— И тогда упокоятся уставшие, — Кадваладир поднял обведенные темными кругами глаза, — и слуга освободится от своего хозяина.

Но Джейн ушла к такому хозяину, от которого освободиться невозможно, подумал мистер Джонс. Жители Монмута, собравшиеся возле могилы, повторяли знакомую молитву, но он обращался к Богу с новыми словами — и слова эти были далеко не праведными.

Злодей.

Мерзавец.

Дерьмо.

Священная сделка, заключенная между ним и Господом в то мгновение, когда пила вгрызлась в ногу, была нарушена.

Но как он мог быть уверен, что сделка действительно состоялась? Создатель не говорил с ним — во всяком случае, не словами. Он молчал сорок лет назад, и он молчал сейчас. Каким же дураком был маленький Томас, приняв безмолвие за согласие!

У него сильно звенело в ушах. Гроб со стуком опустили в могилу. Мистер Джонс выступил вперед и первым швырнул на крышку горсть земли, с такой силой, будто хотел разбудить свою жену. Или Создателя. Или хоть кого-нибудь, кто мог бы дать ему ответ.

Несчастный, подумала миссис Эш. Чувство жалости было сладким, как сахар.