Падшая женщина - Эмма Донохью

— Мэри?

Ее ноги внезапно заледенели, а голова пошла кругом. Мэри медленно обернулась, запуталась в своем снежно-белом шлейфе и чуть не упала.

— Мэри!

Никогда раньше она не слышала, чтобы хозяйка кричала. Вздрогнув, Мэри выронила их рук кучу платьев.

— Немедленно сними это! — Лицо миссис Джонс исказилось от гнева.

Мэри взглянула на себя, на белую бархатную реку своего тела и вдруг совершенно протрезвела.

Вот где настоящий конец. Куда ей бежать теперь? Через минуту миссис Джонс позовет констебля и заявит, что ее служанка воровка. Ее могут вздернуть на виселице. Повесить, веревка будет впиваться в шею, пока она не умрет… «Вся власть в руках у этой женщины, — ясно и отчетливо подумала Мэри. — От ее воли зависит, буду ли я жить или умру. Она называла меня своей дочерью, но если она пожелает, моя жизнь прекратится».

— Не говорите со мной так, — выдавила она. Слова вылезали у нее изо рта медленно, словно грязь. — Вы не знаете, кто я.

— Я прекрасно знаю, кто ты, — бросила миссис Джонс. — Ты — моя служанка.

Вот и вся любовь. Мэри собрала всю желчь, что скопилась у нее внутри, и плюнула своей хозяйке в лицо.

Миссис Джонс, окаменев, уставилась на нее. По щеке у нее сползала капелька слюны.

— Для начала, я не сирота! — крикнула Мэри. — Моя мать жива и прекрасно себя чувствует, и ненавидит меня до глубины души. Все, что я вам рассказала, было ложью. От первого до последнего слова.

Щеки и лоб миссис Джонс покрылись мертвенной бледностью.

— Я шлюха. Разве вы еще не догадались? Не сказать, что вы очень смекалисты, миссис Джонс! Те деньги, что вы украли, я заработала своей собственной дыркой. Я не пропустила ни одного мужчины, что проезжал через этот жалкий убогий городишко.

По лицу хозяйки пробежала волна боли.

— Да что там говорить! Я делала это даже с вашим собственным мужем! Стоя, у стены!

Безжизненные неподвижные губы.

У нее кончились слова. Она чувствовала себя опустошенной и выхолощенной. Пусть миссис Джонс согнется под бременем того, что узнала. Сейчас Мэри очень хотелось увидеть ее слезы.

Вместо этого, миссис Джонс прочистила горло и почти бесстрастно произнесла:

— Убирайся из моего дома.

Мэри легко двинулась к двери.

— И сними это платье, пока ты его не загрязнила.

Она застыла на месте. Самым странным было то, что хозяйка, кажется, оказалась права. Мэри вдруг ощутила, что каждая пора на ее теле источает яд и грязь, отравляя тончайшую серебряную вышивку. Белый бархат был ее змеиной кожей. Она не могла скинуть его сейчас; если она сделает это, от нее ничего не останется. Мэри покачала головой. Она не могла выговорить ни слова.

Миссис Джонс повелительно протянула руку и щелкнула пальцами.

Нож лежал на швейном столике, там, где она его и оставила. Мэри схватила его и почувствовала его упоительную тяжесть. Именно такую руку она всегда и хотела иметь. Руку, которую никто не может стряхнуть; руку, которой никто не может пренебречь. Теперь она наконец-то стала сама собой. Она была королевой.

Миссис Джонс ничего не заметила. Она сделала шаг вперед и дернула рукав белого платья. Раздался омерзительный треск.

Мэри посмотрела на свое точеное плечо. Оно выглядывало из прорехи, словно кость неведомого животного. Все испорчено, пронеслось у нее в голове. В мире больше не осталось ничего нетронутого и чистого.

Первый удар был на удивление легким. Он получился как будто сам собой, Мэри даже не успела понять, что сделала. Словно нож сам отомстил за платье. Только увидев мелкие капли крови на снежно-белом корсаже, она осознала, что произошло.

Испорчено, все испорчено.

И тогда она перехватила нож поудобнее и нанесла второй удар. В этот раз толстое лезвие вошло в шею миссис Джонс. Она упала на пол. Кровь брызнула вверх, как фонтан. Как алый фейерверк.

Их глаза встретились. Мэри уже не могла разобрать, кто из них падает, кто истекает кровью. Все напоминало странное причудливое представление. Миссис Джонс пыталась что-то сказать, Мэри пыталась что-то ответить. Их губы шевелились. Они разговаривали друг с другом как животные, на языке, который было невозможно постигнуть.

Умирающая миссис Джонс увидела, как ее служанка упала перед ней на колени, как двигаются ее губы, но слышала лишь громкий, все нарастающий рев. Боли не было, только предметы вдруг потеряли свои очертания. Все расплывалось. Она не понимала, что случилось. Что-то пошло не так. Все неправильно, совсем неправильно. Удивление, и печаль, и гаснет свеча. Кажется, она забыла что-то сказать или спросить, и где же дети? Что такое она собиралась сделать до темноты? Везде было красное — кто теперь это уберет? Пока еще рано ложиться спать. Нельзя ложиться, пока не закончены все дела.

Мэри так и не узнала, когда наступила смерть, — глаза не закрылись. Ей показалось, что прошло уже много часов. Она не знала, как отсчитывать время; единственным его мерилом была алая лужа, постепенно подбирающаяся к тому месту, где она сидела. Когда подол платья намок от крови, Мэри, шатаясь, поднялась наконец на ноги.

Хозяйка смотрела прямо на нее. Мэри наклонилась вперед и закрыла один глаз. Ее палец оставил кровавую полосу от брови до щеки. Словно актер, разрисовавший лицо для пантомимы на Двенадцатую ночь. Мэри взглянула на свое платье, испещренное красным. Холодная вода и потереть лимоном — вот и все, что нужно, Мэри. Ко второму глазу она притронуться так и не смогла. Он наблюдал за ней, пока она пятилась к двери, боясь повернуться к миссис Джонс спиной — словно та была королевской особой. Или демоном.

Не глядя, Мэри схватила кучу платьев. Ее ноги оставляли на полу коридора длинные, красные, липкие следы. Еле шевелясь, она добралась до двери, долго возилась с задвижкой и наконец сумела ее открыть. Краем сознания Мэри понимала, что теперь она преступница, но в то же время ей с трудом верилось, что в мире остался хоть кто-то живой.

* * *

— Хозяйка?

Эби открыла дверь магазина и задохнулась от ужаса.

Она старалась держаться подальше от разливавшейся на полу алой лужи, чтобы не запачкаться. Но кровь вдруг оказалась у нее на руке — длинная красная полоса. Может быть, от двери? Эби затряслась и бесшумно отступила в коридор.

Она привалилась к стене и закрыла глаза, пытаясь изгнать из памяти то, что только что увидела. Она еще не успела пожалеть мертвую миссис Джонс; ее ум лихорадочно трудился над другой задачей. Как доказать, что ее здесь не было? Кто может это засвидетельствовать? Можно убежать прямо сейчас, на другой конец города, но что, если кто-нибудь ее увидит?

Уже несколько недель подряд Эби преследовали воспоминания о Барбадосе. Это началось, когда хозяйка позвала ее помочь с наказанием Мэри Сондерс. Розга ни разу не задела ее саму, но она держала свою так называемую подругу (предательницу!) за руки, ощущала на себе ее тяжесть, и каждый удар березового прута отдавался в теле Эби, как эхо. Страх перехватил ее горло. Она будто снова вернулась на Барбадос, и не на солнечный, плодородный остров, каким он запечатлелся в ее обманчивой памяти, а в место, где она оставила двадцать лет своей жизни. Двадцать лет тяжелого труда — и каждый день, каждую минуту она ждала, что на ее спину обрушится удар.