Падшая женщина - Эмма Донохью

— Испытываешь ли ты сожаление, мучает ли тебя совесть?

Мэри покусала губы.

— Бывает ли так, что ты склоняешь голову и рыдаешь? — нетерпеливо спросил судья.

Она кашлянула:

— Иногда.

Ответ был явно неправильным.

— Когда ты рыдаешь — оттого ли это, что ты искренне сожалеешь о содеянном, или из жалости к себе? — подсказал он.

— Я сожалею.

— О чем же именно ты сожалеешь?

Оттого, что она все время смотрела вверх, на судью, у Мэри заболела шея. В тюрьме говорили, что если как следует их разжалобить, то можно избежать виселицы, тебя приговорят к ссылке в Америку. Но она никак не могла представить себе эту невозможную страну. Мэри подумала об Эби, собирающей сахарный тростник под палящим солнцем, и у нее перехватило дыхание.

— О платье, — тихо сказала она, как будто самой себе. Это был самый честный ответ.

— Говори громче!

— Я сожалею о платье.

— О каком еще платье?

— О белом бархатном платье-полонез, расшитом серебряной нитью, — тщательно, с расстановкой выговорила Мэри.

— Том самом, что было на тебе в день ареста? Платье, которое принадлежит миссис Морган? — спросил один из адвокатов.

— Оно принадлежит мне.

— Объяснись. Как это платье может принадлежать тебе?

— Я его вышивала. — Теперь слова вылезали из нее медленно, как под нажимом. — Я его заработала.

— Ты убила свою хозяйку из-за платья?

В толпе зашептались. Мэри вспомнила, как миссис Джонс дернула платье за рукав, как треснула ткань, и пожала плечами. Она слишком устала, чтобы объяснять.

— Ты сделала это ради денег? Ты хотела продать его?

От яркого света свечей на стенах у нее закружилась голова. Адвокат как будто расплывался прямо у нее на глазах. Да и сама она таяла, утекала прочь, как весенний снег. Он ничего не понял. Все эти богатые люди — они и не могли понять. Их мантии были отделаны самым дорогим мехом, но они этого даже не замечали. Впервые за много месяцев Мэри пришлось говорить так много. Она снова откашлялась и сделала еще одну, последнюю попытку:

— Она не должна была отнимать то, что принадлежит мне.

— О ком ты говоришь?

Она хотела произнести имя покойной, но так и не смогла.

— Они были мои, — упрямо повторила Мэри.

Их лица были совершенно пустыми. Адвокаты и судьи в пыльных черных мантиях больше не задали ей ни одного вопроса. Теперь они разговаривали только между собой.

— Не подлежит сомнению, джентльмены, — начал один, — что если священник убивает епископа, или жена — мужа, или слуга — хозяина, то преступление следует расценивать как измену, поскольку таким образом преступник посягает на тех, кто стоит выше его. Посему данную преступницу следует сжечь.

— Но миссис Джонс являлась только лишь женой хозяина, — возразил другой. — Поэтому данный случай следует расценивать как обыкновенное убийство, и преступницу следует просто повесить.

Судья слева снова проснулся и смачно зевнул.

— Джентльмены, — раздался примирительный возглас из толпы черных мантий. — Что, если сначала ее повесить, а затем сжечь?

Все одобрительно закивали.

Миссис Эш крепко держала Гетту за руку, чтобы девочка не затерялась в толпе. В утро казни на Маркет-сквер собралось много людей. Девочка подвигала пальцами, но миссис Эш сжала их еще сильнее и слегка улыбнулась. Телега, в которой везли приговоренную, должна была приехать со Степни-стрит. Миссис Эш зашевелила губами.

Но последствия от нее горьки, как полынь, остры, как меч обоюдоострый;

ноги ее нисходят к смерти, стопы ее достигают преисподней[27].

В отличие от многих других в этой смерти хотя бы есть некий смысл. Это предупреждение другим, четкое и ясное, словно мораль басни, набранная жирным шрифтом: в конце концов правосудие обязательно восторжествует.

У нее ныла спина. Семья пришла на рыночную площадь еще с рассветом. Вернее сказать, не семья, а то, что от нее осталось, — сама миссис Эш, Гетта и мистер Джонс. Дэффи вскоре после похорон с неприличной поспешностью нашел себе другое место, а Эби вообще сбежала, не проявив никакого христианского сочувствия. Миссис Эш считала, что нужно объявить ее в розыск, но на мистера Джонса ее убеждения не подействовали. «Пусть идет, — пробормотал он. — Пусть они все уйдут».

Они готовы были простоять на площади целый день, только бы в конце концов увидеть Мэри Сондерс в петле. Терпение являлось одной из главных добродетелей Нэнс Эш. В течение шести месяцев, что прошли со смерти хозяйки — шесть месяцев горя и потерь! — она старательно поддерживала в сердце маленький огонек надежды. Теперь ей было чего ждать, не то что раньше, все эти долгие годы. Теперь она ждала подходящей минуты, чтобы задать вопрос.

Сквозь редкие ресницы она взглянула на человека рядом. Мистер Джонс стоял прямо, как столб. Казалось, это не он облокачивается на костыли, а костыли опираются на него. Гетта устроилась между ними. Все вместе они образовывали идеальный треугольник.

Все произойдет очень скоро, подумала миссис Эш. Слова, которых она так жаждала, уже сформировались и готовы были сорваться с его языка. В любой из дней мистер Джонс мог задать ей главный вопрос. Возможно, он спросит ее напрямик. Или деликатно намекнет. Это будет сказано ровным, обыденным тоном. Или так, что от радости на глаза у нее навернутся слезы. Но в любом случае миссис Эш была уверена, что она сумеет распознать предложение.

Или, может быть, ей начать самой? Мужчины такие трусы.

Гетта вывернула свою ручонку из ее липкой ладони и спряталась за ногу мистера Джонса. Он рассеянно взглянул вниз.

— Ей нужна мать, — заметила миссис Эш. Она решила не упускать подходящий случай.

По его лицу пробежала гримаса боли, быстро, как ящерица.

На мгновение миссис Эш пожалела о своих словах, но тут же продолжила:

— Не хотелось бы тревожить вас в вашей скорби, мой дорогой мистер Джонс, но не приходило ли вам в голову…

Не приходило ли ему в голову обратить внимание на нее? Хотя бы раз? За все эти годы, что они прожили под одной крышей, неужели он так и не заметил неоценимых достоинств Нэнс Эш? Ее прекрасную душу, более драгоценную, чем самые дорогие рубины?

— Ради вашей дочери. Ради детей… — ее голос дрогнул, — которые еще родятся у вас в будущем…

Он пристально посмотрел на нее. Его глаза были обведены черными кругами.

— Вы полагаете, что мне следует снова жениться? — странным тоном спросил он.

Миссис Эш кивнула. Она боялась как-нибудь выдать свой восторг.