Лаций. В поисках Человека - Ромен Люказо

Плавтина не ответила, сконцентрировавшись не на видимом, а на том, что она ощущала.

– Я их чувствую и могу вам указать, где находится каждый. Как вы и догадывались, среди них есть вычислительные создания, но не только. Среди автоматов рассредоточились и другие, те, кто ими командует. Я не знаю, живые это существа или механизмы, которыми управляют на расстоянии. Я ощущаю их лишь как пробелы, отсутствия.

Он поглядел на нее большими и грустными собачьими глазами. Она была ему единственным помощником в этом деле. Но ей самой никто не поможет. Плавтина продолжила:

– Но прежде чем я это сделаю, хочу, чтобы вы оказали мне услугу.

Он с любопытством кивнул.

– Мне нужно оружие.

Лицо Эврибиада прочертила та зубастая гримаса, которая у людопсов заменяла улыбку и казалась скорее яростной, нежели радостной:

– Вот уж не сложная услуга! Но я плохо себе представляю, как вы станете держать ружье, и не думаю, что вы пригодитесь нам в битве.

– Я ищу не такое оружие. Что-то незаметное. Вы же слышали, что я недавно говорила. Я оказалась жертвой махинации, которая извращает Узы против моей воли. Мои Узы или Отона – неважно. Эта участь может привести меня к поступкам, последствия которых будут катастрофическими. Я отказываюсь их совершать, и если придется дойти до этого…

В конце голос ее подвел, но все остальное Плавтина выговорила на одном дыхании, не оставляя ему времени ответить, ровным тоном, словно ей требовалось сказать это, пока хватает воли. До этой минуты она четко не осознавала собственную смертность, того, что отделяло ее от других Интеллектов. Она сомневалась, чтобы ее душа сумела выжить после гибели тела, – настолько тесно они были связаны в результате проведенных Ойке манипуляций. Плавтина не желала исчезать. Но она знала, что стала заложницей жребия, который не выбирала. То была не судьба, почитаемая некоторыми людьми, и не рок. Никакой возвышенной обреченности на гибель, но куда более прозаичная причина – союз чей-то злой воли и ее собственной программы, обратившийся заговором космического масштаба.

Она не может повлиять на происходящее, но способна воздействовать на самое себя. Эврибиаду, видимо, частично передались ее мысли, поскольку он не стал отвечать и посмотрел на нее печальным взглядом.

Потом он сунул руку в перчатке в один из карманов комбинезона и вынул оттуда кинжал, длиной и шириной с палец, в крошечном кожаном футляре. Он развязал футляр и протянул Плавтине оружие – вещицу тонкой работы из кости. Мастер, создавший ее, использовал несовершенства материала, вырезая из него кинжал, поэтому его обоюдоострое лезвие было зазубренным и неровным. Ручку, обмотанную кожаной лентой, получалось держать только большим и указательным пальцами.

Плавтина подняла на людопса вопросительный взгляд. Тогда он потряс кинжал, и на конце выступила капля темной вязкой жидкости. Наклонившись, она разглядела под самым острием отверстие крохотной трубки, тонкой, как волос, откуда скупо сочилась жидкость.

– Этот копис[34], Плавтина, выточен из спинной кости амфибии с Кси Боотис, чье тело полно ядовитых желез. Если ваш метаболизм похож на мой, одного укола достаточно, чтобы расстаться с жизнью. Я ни разу не слышал, чтобы кто-то после этого выжил, даже если ему оказывали лучшую медицинскую помощь на «Транзитории».

– Спасибо.

– Я не просто так вам его дарю. Только те, чье самопожертвование послужит стае, могут использовать этот яд. И лишь когда не остается другого достойного выхода.

– Я буду об этом помнить.

Он положил лапу Плавтине на плечо, пытаясь утешить. Убрав крошечный кинжал, она четким и спокойным голосом выдала ему точные координаты вражеской колонны.

* * *

Отон приподнял кучу камней, которыми его завалило при посадке, и выбрался наружу – колосс с кожей из песчаника, под которой играли мощные мускулы – сама сила земли, облеченная в узловатое тело, с лицом, вырезанным серпом.

Ему понадобилось всего несколько минут, чтобы проторить себе путь, но пришлось полежать неподвижно после пробуждения, ожидая, когда силы восстановятся. Его разуму был незнаком панический страх перед погребением заживо, вписанный в психику млекопитающих. Он пошевелил руками, расправил ноющую спину. Он жив. Значит, у него получилось сесть на планету. Сумела ли Фотида опустить его достаточно близко к источнику нейтрино? Он пожал плечами, отряхивая себе грудь. Неважно: предпоследний шаг к триумфу он уже сделал. На испачканном лице появился намек на улыбку. Отон оглянулся вокруг.

Нос лежал под странным углом, уйдя от нормального почти на сорок пять градусов. По одну его сторону собралась гора обломков. Отону стало жаль амфитеатра. Огромного купола, сквозь который видны были звезды, больше не существовало, вместо него зияла дыра. Густой туман закрывал видимость, такой плотный, что его клубы, казалось, проскальзывают внутрь, чтобы поглотить Отона. Его это удивило, потому что из космоса он не заметил такого метеорологического феномена.

Спустя четверть часа усилий он отыскал ноги Рутилия, торчащие из кучи битого камня, и вытащил его оттуда. Ни одного серьезного повреждения – хотя множественные синяки усыпали его бледную кожу, испачканную подсохшей сукровицей и пылью. Деймон мог перенести практически любое ранение. На его псевдоплоти все заживало очень быстро. Отон просунул ладонь под голову своему слуге, приподнял ему веко, присматриваясь к его реакции.

– Во имя Концепта, Рутилий! Просыпайтесь же!

Никакой реакции. Отона переполнял гнев. Он сжал зубы. Это не могло так закончиться. Он еще нуждался в своем лейтенанте. Быстрым жестом Отон ощупал затылок своего помощника, отыскал зону, где складка мягкой кожи скрывала небольшую впадину, и сунул туда указательный палец. Его разум на ощупь пытался войти в прямой невербальный контакт с разумом своего слуги, как в составном сознании.

Ничего не произошло. Рутилий угас, его разум улетучился, сложные когнитивные системы, лишившись энергии, остановились.

Отон убрал палец и соскользнул наземь. На секунду его захлестнула волна отчаяния. Рутилий был для него куда большим, чем просто лейтенант, – частью его собственной психики, мемом, гранью его личности, извлеченной из целого, чтобы создать новую индивидуальность, – и в то же время оставшейся настолько близкой, что на протяжении веков Отон не различал, где его воля, а где Рутилия, пусть голос автомата и звучал, как немного дисгармонирующая мелодия. Он неустанно поддерживал его дело – не из схожести с Отоном, но из верности и был больше, чем слугой, – другом или по крайней мере тем, кто наиболее походил на друга в холодном и солипсистическом мире Интеллектов. И вот он тоже погиб. В Отоне поселилось непривычное чувство, не имеющее ничего общего с рациональным подсчетом выгод и издержек, со строгой оценкой возможностей.