На Пришибских высотах алая роса - Лиана Мусатова

– Костя, я знаю, что ты любишь Тасю…

– Она моя жена. У нас есть сын.

Соня аж присела от неожиданности.

– Так вот почему ты с нее не сводил глаз, – помолчав и набираясь смелости, добавила, – а я люблю тебя. Люблю с первого взгляда.

– Ты прости меня, Соня, я не понял этого тогда. Я тоже люблю тебя, но люблю, как младшую сестренку. Что-то в тебе есть, что трогает, вызывает ответную ласку и нежность. О тебе хочется заботиться.

– Так позаботься, чтобы я не умерла не целованной. Поцелуй меня.

Костя смутился. Он только что целовал Тасю. Этот поцелуй еще горел на губах, и он совсем не хотел, чтобы его жар утихал. Он хотел погибнуть, ощущая его, погибнуть с поцелуем любимой на губах. Соня ждала, видя его замешательство, объяснила:

– Это тебя ни к чему не обязывает. Меня еще никто не целовал в губы. Для тебя это всего лишь поцелуй, а для меня – любовь! Любовь со всей ее радостью и горечью Я хочу перед смертью испытать любовь. Считай, что это мое предсмертное желание.

Костя действительно колебался. Он понимал, что не может обидеть девочку, отказать ей в последней перед смертью просьбе, и не хотел утрачивать ощущение поцелуя любимой. Но Соня смотрела на него такими молящими глазами, что он решился. Прижал к себе эту хрупкую девчонку, дрожащую от первого мужского объятия, и прикоснулся к упругим девичьим губам.

– Теперь и умирать не страшно! И запела: «Степь, да степь кругом…

Путь далек лежит,

А в степи той, помирал ямщик»! Запела во все мощь своего сильного голоса. Костю поразила его красота, необычные переливы и тот надрыв, с которым она пела. Это удивило даже приближающихся к ним немцев. Они остановились, зачарованные русской песней, выворачивающей душу наизнанку, и слушали. Слушали эту песню и те, кто шел по расщелине.

– Странно, не стреляют, – удивилась Аня.

– Песню слушают, – объяснила Ада.

– Она специально это делает, чтобы потянуть время и дать нам подальше уйти, – рассуждала Люся.

– А, голосище-то какой! Какая певица, девочки, погибнет! – вслух подумала Тася, а про себя добавила, – вместо меня.

Когда песня закончилась, немцы запросили: «Катьюша! Катьюша!» И Соня запела: «Расцветали яблони и груши…» Спохватившись, они начали стрелять, но вскоре поняли, что им отвечают только два человека. В перестрелке Костя получил смертельную рану в грудь, а немцы приближались, не стреляя. Они кричали: «Артистка, сдавайся в плен!

– Соня, иди! Поднимай руки и иди! Я приказываю, – из последних сил говорил Костя.

– Не пойду. Без тебя не пойду.

– Жить же будешь.

– Без тебя для меня нет жизни.

– Я приказываю, – прохрипел, задыхаясь. Силы оставляли его. – Соня, девочка, сдавайся.

А немцы кричали: «Мы сохраним тебе жизнь. Песня должна жить!»

Костя перестал дышать. Соня закрыла ему глаза, обливаясь слезами и неистово целуя.

– Теперь ты мой, только мой и я не оставлю тебя. Мы вместе уйдем в небо, и вместе будем там.

У нее оставалось две гранаты. Одну она метнула в совсем близко подошедших немцев, вторую прижала к груди и сорвала чеку.

Уходящие по расщелине по звукам могли определить, что происходит у Кости и Сони. Услышали они и два взрыва, за которыми последовала тишина. Это значило, что их больше нет. Тася не скрывала слез. Но оплакивать погибших товарищей им не дали немцы, неизвестно откуда вынырнувшие. Враги восприняли их как легкую добычу, но не тут-то было! Они и не предполагали, что эта группа женщин представляет для них серьезную угрозу. Ведь им было неведомо, что толпа разъяренных русских женщин – непреодолимая сила. Ничего они не знали и о «бабьем бунте». А перед ними была не просто толпа, это была организованная единица – штурмовая группа.

Они стреляли, опустошая магазины, затем подсоединяли к своим автоматам новые, и снова стреляли, крича от отчаяния и ожесточения. Они стреляли, как одержимые, стараясь подороже продать свою жизнь. В их глазах горел огонь – тот огонь, который появляется у человека в минуты опасности, когда он осознает, что жить ему осталось совсем немного и решает перед смертью опустошить и себя, выдать все, что в нем накопилось. В этом бою неистовствовала лютая ненависть, месть и злоба. Вспышки выстрелов и дым, хлопки посреди разрежающейся темноты, а также дикие вопли и страшные ругательства на двух языках, сражающихся с двух сторон, придавали этой ситуации нечто апокалипсическое, как будто бы последние праведники Земли схватились в роковой схватке с демонами преисподней. Сквозь грохот выстрелов доносились стоны и проклятия. Вот склонила голову Аня, и Ада обратила внимание на то, что всегда присутствующий на ее щеках пунцовый румянец, исчез. Щеки покрылись мертвенной бледностью. Рядом лежала Люся, глядя своими изумрудными глазами в светлеющее небо.

Когда уже почти совсем рассвело, в живых их осталось только двое – Ада и Тася.

– Тася, уходи, я тебя прикрою. У тебя ведь сын, а ему нужна мать.

– Далеко не уйду, так что давай будем вместе. Вместе веселей.

Это был сущий ад, через который они только что прошли.

– Вдвоем мы не долго продержимся. Немцев больше. Тася, беги, я отвлеку их, не будь дурой, – резко говорила Ада, при этом заталкивая гранату в нагрудный карман.

Тася не могла понять, зачем она это делает. Но, когда Ада на немецком закричала, что сдается в плен, и, отбросив в сторону оружие, вышла из прикрытия, Тася догадалась и побежала. Пока Ада приближалась к немцам, они не стреляли. Девушка сняла каску и пилотку. Слегка отросшие волосы иссиня-черной волной окаймили белое лицо с удивительной красоты миндалевидными светло-карими, цвета корицы, глазами. Она шла не спеша, словно плыла, слегка покачивая бедрами и головой, чтобы растрепались волосы. Немцы разглядывали русскую красавицу, не подозревая, какой коварный план созрел в ее голове. Как только она вошла в гущу солдат, очарованных ее ошеломляющей красотой, плавно опустила правую руку, вроде бы поправить волосы, прядь которых упала на глаза, и дернула за чеку гранаты, лежащей в нагрудном кармане. Вокруг нее веером упали трупы немецких солдат и то, что от них осталось.

Услышав взрыв, Тася окончательно осознала, что именно эти минуты были последними в жизни Ады. Если еще до сих пор в сердце теплилась надежда на спасение, на какое-нибудь чудо, то теперь ее оставалось все меньше и меньше. Она прожила дольше всех, пусть на несколько минут, но все-таки дольше. Оставаясь в живых одна, надеялась, что Бог не даст ей помереть, что не позволит, чтобы ее сыночек остался круглым сиротой. Но вот из-за дерева показалась голова фашиста. Он смотрел ей прямо в глаза. Она слышала, как неудержимо колотится ее сердце не только от страха, но и от переполняемого его гнева. Она впервые встретилась с врагом глаза в глаза. Волевой рот, проницательные глаза, безупречная короткая стрижка под каской, сдвинувшейся чуть набок. Зычный голос, которым он скомандовал ей поднять руки вверх, дополнял его портрет. «А он был человеком решительным и амбициозным», – подумала Тася, поднимая руки вверх и ценою неимоверных усилий отбрасывая гранату подальше от себя в направлении немца.