Они. Воспоминания о родителях - Франсин дю Плесси Грей

В те годы американская журналистика начала полниться выходцами из Великобритании, и путем долгих переговоров, которые до последнего держались в тайне, было решено, что Винтур придет на смену Мирабелле. Увы, в какой-то момент конспирация провалилась: как-то вечером муж Мирабеллы, знаменитый хирург Уильям Каи услышал, как Лиз Смит в пятичасовых теленовостях сообщает, что его жену скоро уволят. Он тут же позвонил ей: “Грейси, Лиз Смит говорит, что тебя уволили”.

– Я была потрясена, – вспоминает Мирабелла. – Алекс был моим лучшим другом. Я и не подозревала, что что-то не так. Я пришла к нему, он поднял взгляд и сказал: “Грейс, я старею”. Подставил ли он меня? Да, он был трусом.

Но Алекс, как глава Condé Nast, обязан был следить за тем, чтобы все редакторы его журналов соответствовали времени, чтобы сами журналы регулярно обновлялись. Продажи Self падают: уволить редактора и взять очередную стильную британку, Антею Дисней. Дисней недостаточно хорошо выполняет указания Алекса? Уволить ее, и нанять энергичную авторшу книжек “Как заниматься любовью с мужчиной” и “Отличный секс” Александру Пенни. Сай хочет мужской журнал и еще один, для молодых мужчин? Купить и переделать GQ и Details, поставив во главе последнего блестящего молодого англичанина Джеймса Трумана. Следующим успехом компании был журнал Allure – половину 1991 года Алекс занимался только им. Allure разрастался быстрее остальных журналов империи, и это значило, что Алекс – хотя ему было почти восемьдесят и он был тяжело болен – по-прежнему оставался настоящим волшебником американской глянцевой журналистики.

В 1970–1980-е годы Алекс играл Бога в том числе в своей мастерской. Билл Лайман возил его на экскурсии на коннектикутские свалки, где грудами лежали искореженные металлические детали. Сначала им попались выхлопные трубы, и вскоре на наших участках возвышались горы этих изогнутых труб. Особенно Алекса влекли крупные предметы – ржавые чугунные бойлеры и бензобаки. К этому времени он полюбил работы Марка ди Суверо[193] и хотел делать большие скульптуры. Он тут же понял, что измятые бойлеры можно резать различными способами и сплавлять в огромные конструкции. Лайман с большой фантазией подходил к сгибанию, закручиванию и деформации металлических объектов. Он давил бойлеры бульдозером, взрывал их динамитными шашками (как-то раз к нему даже приехали обеспокоенные пожарные), а один из результатов таких взрывов вдохновил Алекса на создание самой большой его скульптуры, четырнадцатиметровой “Евы”. “Ева” и ее спутник “Адам” (8,5 × 9 × 10 метров) были первыми скульптурами в серии монументальных работ, для постройки которых требовались подъемные краны, леса и другие приспособления. Все они предназначались для демонстрации в общественных местах. Со временем его произведения выросли в два раза – одна из самых больших скульптур, “Путь”, насчитывала 30 метров в длину, 15 – в ширину и 15 – в высоту. К концу 1970-х можно было сказать, что только Роберт Смитсон и несколько других художников делают работы большего размера.

Увлечение крупными формами сказалось на его финансах. Стоимость изготовления скульптур сильно превосходила их цену при продаже. Трое из семейства Лаймана и работники, которых нанимали на время, трудились семь дней в неделю – на это уходило 360 ооо долларов в год, больше половины его дохода в Condé Nast. Для изготовления таких скульптур требуется изрядная самоуверенность – которая тем более удивительна, учитывая, что работы Алекса не пользовались успехом. Если не считать язвительных замечаний Хилтона Крамера[194], который как-то назвал его “третьеразрядным модерновым копиистом”, ежегодные выставки в галерее Парсонса почти не получали отзывов. Экспозиция в музее Коркоран в Вашингтоне в 1970 году получила мало отзывов, но и те отличались остроумием: арт-критик The Washington Post увидел в ней “нечто, вызывающее в памяти изящные и великолепно оформленные страницы журналов Либермана”. Критик Джон Расселл[195] назвал его скульптуры “фаллической артиллерией”. (В самом деле, его работы очень эротичны, и в них маниакально повторяется тема проникновения.)

Ирония жизни Алекса заключалась в том, что, хотя его картины значили для него гораздо больше, именно скульптуры принесли ему известность. Андре Эмерих прозорливо сыграл на том факте, что работы самых знаменитых скульпторов послевоенной эпохи – Генри Мура и Александра Кальдера – стали слишком дороги для большинства американских коллекционеров. Он написал соответствующие таблички к работам Алекса, оценил их в скромные шестизначные суммы и выставил в своем загородном доме в Путнеме. Деньги начали поступать в начале 1970-х, когда строительная компания позаимствовала шесть работ для инсталляции на Второй авеню, между Сорок шестой и Сорок седьмой улицами. Одна из работ так поразила Нельсона Рокфеллера, что он купил ее себе домой. К середине 1980-х Алекс стал одним из двух-трех самых плодовитых скульпторов страны. Я видела его работы во всех городах, куда приезжала рекламировать свою книгу – они стояли перед аэропортами и офисными зданиями, посреди торговых центров. К тому времени работы Либермана красовались в (список неполон) Нью-Хейвене, Сент-Луисе, Фениксе, Олбани, Сиэтле, Майами, Корал-Гейблс, Стемфорде, Рокфорде, Миннеаполисе и Грэнвилле, в кампусе пенсильванского университета в Филадельфии, в аэропорту Грейт-Баффало, в Уодсвортской библиотеке Хартфорда. А “Адам”, огромная красная скульптура, которую директор музея Картер Браун установил перед Национальной галереей Вашингтона в честь открытия восточного крыла, уже засветилась в газетах, когда стояла в музее Коркоран: Ричард Никсон был оскорблен видом на “Адама” из окон Белого дома и попросил ее убрать.

К каким событиям в биографии автора привязать эту потребность в монументальности? Сам Алекс говорил, что всё идет из детства, проведенного в дореволюционной России – огромная легендарная пушка на Красной площади, временные памятники, которые воздвигли в Москве в честь героев революции 1917 года – гигантские импровизированные скульптуры, построенные движением Агитпроп с целью просветить безграмотное население и приобщить его к зрелищному, доступному искусству. Билл Лайман, который работал с Алексом двадцать пять лет, считает, что эта масштабность была для автора способом выплеснуть фрустрацию, которую он испытывал на работе и дома – эта фрустрация ярко проявлялась в его обращении с Лайманом и другими помощниками.