Триллион долларов. В погоне за мечтой - Андреас Эшбах

Вот такой был расклад после двух лет тяжелой работы: все ее деньги кончились, долгов было выше крыши, а вместо докторантуры ей пришлось ограничиться магистерским дипломом, причем с такими оценками, что ее диплом едва стоил той бумаги, на которой был напечатан.

Но больше всего ее злило то, что родительский магазин доконали ужасные траты по уходу за дедом. И почему эти старые нацисты такие живучие? Восемьдесят восемь лет, а дед все еще крепкий, как кожа, и твердый, как крупповская сталь. Гитлеровское отребье! Он собирал вокруг себя старых маразматиков и натравливал их на руководство дома престарелых, тиранил санитаров-иммигрантов расистскими высказываниями, а то, что некоторые из них отказывались иметь с ним дело, наполняло его злорадством. Расплачиваться за все приходилось ее родителям. После объединения Германии дела с ним стали даже хуже. Во времена ГДР он хотя бы время от времени сидел в тюрьме.

– Вам надо было вовремя меня отравить, – ответил он на ее упрек, что он в очередной раз разрушил мечту ее жизни.

Урсула Фален не верила в Бога, но иногда ей в голову закрадывалось подозрение, что он все-таки есть, но не торопится призвать деда к себе, потому что тоже не хочет иметь с ним дела.

Ее окружил громадный вокзал, настолько схожий с Центральным вокзалом Лейпцига, что на мгновение ее охватил ужас, не вернулась ли она назад. Она влилась в поток других пассажиров и попыталась думать о предстоящем собеседовании, но перед глазами так и видела своих родителей. Старые и усталые люди, для которых она была единственным светом в окне. Ей больно было оставлять их в Лейпциге одних.

Она рассеянно изучала план подземки, отыскивая нужную линию. Кажется, в Гамбурге не так много изменилось с тех пор, как она была здесь в последний раз. Два года тому назад, совершенно точно. Тогдашнее ее посещение было урожайным, но все запросы, которые после этого приходили, она отклоняла – сама не зная почему.

Три часа спустя все было позади. Ей сказали, что позвонят ей, но таким тоном, который она уже научилась истолковывать правильно. Она вышла на улицу через большую стеклянную дверь-вертушку, остановилась, закрыла глаза и выдохнула, как будто все это время сдерживала дыхание. Она испытала облегчение. У нее оставалось целых полдня до отхода поезда.

– Едете в Гамбург? Непременно загляните там в Paraplui Bleue, – вспомнилось ей. – Это бистро рядом с Гусиным рынком. Его реклама – синий зонтик, его не проглядишь.

– И что же в нем такого особенного?

– Сами увидите, – сказал ей тот журналист, в прошлом репортер «Штерна», а теперь более крупный зверь в Leipziger.

Она действительно быстро нашла это бистро. Сбоку от людных пассажей Гусиного рынка балансировала безликая кукла, подняв вверх синий зонтик, который то раскрывался, то складывался. Она вошла, огляделась. Пахло поджаренным хлебом и ветчиной, и она вдруг почувствовала, что проголодалась. Села на один из табуретов у стойки.

Мужчина за стойкой поставил на поднос две кружки пива, а потом повернулся к ней. Урсула выронила меню.

Это был Вилфрид ван Делфт.

– Что вы здесь делаете? – огорошенно спросила она.

Ван Делфт, казалось, был удивлен не меньше ее. Он поднял полотенце и криво улыбнулся:

– Работаю.

Она невольно оглянулась, ища полки, забитые рукописями, журналами и книгами, искала детские рисунки на стене, а видела только зонтики всех цветов и форм, стойки для зонтиков и в рамках – фотографии дождя в городе.

– Но…

Взгляд ван Делфта скользнул мимо нее. В его подбородке мигом появилось что-то стальное.

– Я сам собирался позвонить вам и поведать, что меня вышвырнули, – сказал он.

В два часа бистро заметно опустело, и у ван Делфта появилось время подсесть к ней за столик.

– Этот ресторан принадлежит моему брату и его жене. Удивительно доходное дело, – рассказывал он, иногда мельком улыбаясь. – Но, разумеется, это не совсем то, чем я хотел заниматься до пенсии.

Урсула Фален по-прежнему была молчалива. До разговора, когда она уже съела свой салат с жареной куриной грудкой и наблюдала, как ван Делфт записывал заказы, приносил их, пробивал чеки – все это с удивительной ловкостью, – в голове у нее теснилось множество вопросов. Но теперь из них остался лишь один:

– Почему?

– Официально, – сказал ван Делфт, – это было неизбежное сокращение в рамках внутренней реорганизации. – Он сделал паузу, которая недвусмысленно дала понять, что это еще не вся история и далеко не истинная. – Кого-то уволили за то, что он прихватил домой детям пригоршню шариковых ручек, рекламные подарки по тридцать пфеннигов за штуку. Они вели за ним слежку, пока не подловили хоть на чем-то. Такое и со мной могло произойти. В этом смысле мне просто повезло.

– Но кому пришла в голову эта безумная идея – такого человека, как вы, с многолетним опытом…

– Я мог бы процитировать Гамлета, но не стану. Методы ужасающе просты. Вы ведь знаете, что наш концерн, как уже скоро половина планеты за последние два года, куплен этим симпатичным вам, защищающим природу молодым наследником триллиона? Ну и я был настолько самонадеян, что пытался противостоять цензуре, которая с тех пор у нас установилась.

– Цензура?

– Никто, естественно, не звонит из Лондона и не диктует, что можно, а чего нельзя. Так грубо мог действовать разве что Геббельс или Рэндольф Херст, но сегодня? Нет, если сегодня кто-то хочет что-то убить молчанием, он просто заполняет информационное место в СМИ чем-то другим, предпочтительнее всего пустяками и мелкими событиями, оправдываясь тем, что люди хотят читать именно это. А мы должны давать то, что люди хотят читать, в противном случае мы потеряем рейтинг и рекламные площади и погибнем в беспощадной конкуренции, все ясно, нет? И уже никто не узнает, что в Африке идет война, что существует в мире голод и такие-то и такие политические мнения. – Он двигал свой стакан по поверхности мраморного столика. – Все знают, какие темы там, наверху, якобы считаются деньгоносными и обеспечивающими рекламу, а какие нет. И если кого-то увольняют, для этого всегда находится хорошая нейтральная причина, формальный повод. Но любому ясно, что в действительности увольняют того, кто не нравится хозяевам в Лондоне.

Урсула разглядывала этого рыжеватого мужчину. Ван Делфт погрузнел с тех пор, как она видела его в последний раз, и больше не казался таким здоровым, как раньше. Она не знала, что ему сказать. И не хотела верить в то, что все обстоит так, как он сказал.

Ван Делфт испытующе смотрел на нее:

– Что, звучит параноидально? Как попытка оправдания неудачника?

Она пожала плечами:

– И что же вы такого натворили?

– Добился публикации репортажа о катастрофическом положении одного болгарского химического завода, принадлежащего группе Фонтанелли. Жуткий контраст к тем хвалебным гимнам, которые поют его действиям по защите природы и его концепции замкнутых циклов. Репортаж вышел, четыре страницы, семь цветных снимков, через неделю пошли разговоры о реорганизации, и к концу понедельника я оказался на улице. С выплатами, понятно. Но в моем возрасте это называется конец.