Реквием по пилоту - Андрей Лях

— Ну, Дима, давай, — сказал Кромвель. Вертипорох достал из кармана плаща плоскую флягу «Белой лошади», и они с маршалом сделали пару хороших глотков. Одихмантию это было особенно необходимо.

— Все. — Дж. Дж. посмотрел на часы. — Рейс у тебя в девять сорок две, до конца панихиды досидишь — и улетай. Навести свою Москву, отпуск Бэклерхорст тебе выписал, и месяца через полтора подъезжай в «Дассо». Ну, не поминай лихом.

— Будь здоров и ты, Джон, — пробормотал Вертипорох и, не выпуская бутылки из рук, забрался в «понтиак».

Малютка гробовщик завел мотор, вспыхнули подфарники, катафалк, урча, съехал с пешеходной обочины на мостовую, набрал скорость и скрылся за углом.

Оставшись один, Кромвель еще какое-то время постоял на месте, рассеянно глядя то себе под ноги, то куда-то в сторону, потом заложил руки за спину и неторопливо зашагал в сторону центра.

Похоронный «понтиак» пересек город и к половине шестого подъехал к дверям представительства «Дассо». Здесь уже стояли три церемониальных «линкольна» и полицейская машина сопровождения. Из офиса вышли Незванов, Реншоу и с ними почти в полном составе Совет летной ассоциации. В это же время подкатил высокий лобастый глидер с эмблемой стимфальского Центрального госпиталя, и оттуда сначала показался Ли Лабрада в синей командорской форме, а затем высунулся сложно изогнутый костыль, уперся в землю, и появился Эдгар Баженов, поддерживаемый бессменной Люсиндой Джессоп, объятой нешуточными материнскими чувствами. После кратких переговоров все расселись по машинам, полицейский зажег свою мигалку, и кортеж неспешно тронулся через Стимфал на север, по направлению к Ванденбергу, к монументальному зданию Международного летного клуба, откуда через три часа Эрликону предстояло отправиться в последнее свое путешествие — к местам, которые сочли для него домом, — к Стоунбрюгге, к лесным дорожкам Контактерской Деревни, где ожидали его высокие травы и покой.

Может быть, в это же самое время, может быть, немного позже, далеко-далеко от уходящего в осеннюю ночь Стимфала, на Англии-VIII, по такому же шоссе, ведущему тоже в космопорт, ехал в своем очередном, на сей раз ослепительно белом, «мерседесе» Рамирес Пиредра. Никакие силы судьбы не могли заставить авантюриста преодолеть слабость к этой марке, и невозможно объяснить, чем так притягивали его эти массивно-изящные автомобили. Люблю, говорил он, и все тут! Вокруг бушевала весна, цвел май, солнце светило вовсю, и, отключив кондиционеры и опустив стекла, Рамирес смотрел на дорогу, как смотрят иной раз на старого друга после долгой разлуки.

Его, пожалуй, трудно было узнать. Борода исчезла, чудесным образом оставив после себя средиземноморский загар, седина сгинула, белая рубашка, белые брюки, светлый свитер из тончайшей шерсти накинут на плечи и свешивает рукава на грудь — невозможно дать гангстеру больше сорока — ни дать ни взять — сказочный принц.

Рамирес был лучезарно спокоен. Парней Скифа он опережал часов эдак на двенадцать и заранее ласково улыбался любым неожиданностям. Главное, что кончилась проклятая оцепенелость, кончилась неуверенность, чреватая бог знает какими напастями, он вновь творит никем не ожидаемые дела, бежит, его ловят, пахнет жареным, и, как в былые времена, слышен пульс и дыхание жизни. Он снова хозяин своей судьбы.

Через несколько часов ему предстояло устроить катастрофу на рейсовом лайнере, да так, чтобы на следствии комар носа не подточил, посадить этот лайнер на абсолютно неподготовленную для этого планету и, самое главное, уговорить какой-нибудь в меру покладистый труп стать для всего человечества Рамиресом Пиредрой, которого сначала найдут по фальшивым документам, а потом и по настоящим. И он не сомневался, что все это ему удастся, и удастся блестяще, потому что впервые за долгие годы чувствовал себя в ударе, и если есть на свете счастье, то можно сказать, что он был счастлив.

Авантюрист не думал и не догадывался о том, что, может быть, как раз в эти минуты стараниями расторопных стимфальских служб его родная дочь летит бок о бок со своим самым верным поклонником в темноте и стуже одного холодильника, запаянная в прозрачный пластик, что глаза ее закрыты, а правый висок и темя благодаря искусству особых специалистов выглядят почти натурально. Рамиреса волновали иные догадки, и, если бы его расспросить, он высказал бы довольно интересные соображения.

Почти магически он предчувствовал, что его музыкальная империя, лишившись верховного руководства, в скором времени рассыплется на удельные княжества, которые начнут между собой самую настоящую феодальную склоку за падающие доходы. Он почти наверняка знал, что силы, разбуженные всемогущим начальником Четвертого управления, известным под именем Скиф, в самое ближайшее время выйдут из-под контроля, негласно оборвут и похоронят Скифову карьеру, и под ударом чьей-то неведомой руки он навеки сложит буйные электронные кости.

Что же касается Звонаря, то уж тут-то все ясно до последней детали. Этот чудила долго раздумывать не станет, а завернет свои девяносто шестые десятизарядки (вот уж топорный-то символ вольной жизни!) в какой-нибудь свитер и на попутках потащится на Тратеру. Денег, по своей идиотской принципиальности, возьмет полкопейки и будет на бобах искать вдохновения, просветления и еще невесть чего. Короче, это уж точно — первое, что предстоит увидеть возле стародавних тайников знаменитого Соборного дуба, — это разномастную бороду приятеля и компаньона. И прекрасно, и пусть себе — вдвоем намного веселее.

О ком Рамирес совершенно не волновался, так это о жене. Прощай, Снежная королева! Ты, конечно, первым делом ринешься искать банковские счета и найдешь, что положено. А чего не положено, не найдешь, сколько ни ищи: у тебя самой достаточно, и уж кто-кто, а ты не пропадешь. Спустя какое-то время, сейчас ох как трудно сказать, когда именно, в некоем тихом местечке появится никому не знакомый, но чрезвычайно обаятельный человек (с настоящими документами), и этому человеку очень понадобятся деньги. Его никак нельзя обездолить.

А дочь… Честно говоря, пора отдохнуть от этого несуразного отцовства. Вот уж, что называется, пустые хлопоты. Что она там ему наговорила в последний раз? Где-то, через много лет, они встретятся, она ему что-то расскажет об их жизни… вздор какой-то. Нет уж, прощай, дорогая дочурка. Радости от тебя было немного. Разбирайся-ка сама со своими сложностями.

А бог с тобой, с проклятою, С твоею верной клятвою О том, что будешь ждать меня ты долгие года.

Пиредра засмеялся.

А ну тебя, патлатую, Тебя саму и мать твою.

Прощай, живи, как хочешь, я уехал навсегда.

Все!

Первый снег выпал второго ноября, ночью. Нехотя, словно с трудом, рассвело, и проступил лес — еще желто-багряный, но с белыми полянами и травой, сплошь схваченной игольчатым инеем. На шоссе, там, где не было остановки, а стоял щит с надписью «Территория правительственного объекта. Проход запрещен», притормозил аэропортовский автобус, и единственный пассажир — плотный пожилой человек в меховой куртке, с «дипломатом» в руке — тяжело соступил на землю. Автобус уехал, а человек спустился с шоссе, прошел под щитом и побрел через лес, который здесь уходил вниз, следуя за пологим склоном, там сливался в одну пеструю осеннюю полосу, а дальше вновь поднимался вверх, скрывая вершины холмов, и в той дали над ним вырастала в хмурое небо стеклянная колонна Института Контакта.